Глаза его сияют победным огнём, на плече сидит ворон в миниатюрной кольчуге, покаркивая на выбившихся из строя, а рука сжимает древко, на вершине которого плещется полотнище герба с шакалом. За ними льётся река огней, прорубаясь сквозь ночь. Маршируют воины, лязгает оружие, гремят щиты…
Дубовые ворота нехотя распахиваются, и внутри завоевателей встречает хмурая тишина. Осаждённые выстроились кривым руслом до самой башни. Их лица угрюмы, а желудки пусты, но спины гнутся неохотно.
Взгляд принца устремляется к башне, у подножия которой его ждёт дрожащий кастелян, чтобы вручить ключи от замка, и драпированный парчой стул.
Устраиваясь на нём, принц хмурится и не сводит глаз с крыльца: негоже победителю ждать. Но вот слышится шум, и на вершине лестницы показываются двое. Шепотки смолкают, люди подаются вперёд.
Сердце принца ликует, а тишину можно резать ломтиками, приправляя перцем предвкушения.
Соперник Варлога бледен, как призрак луны, а глаза его пусты, как заброшенный дом. За ним по пятам следует женщина, но до неё ли сейчас принцу?
Походка лорда нетверда, и по мере его спуска волнение Варлога нарастает. Ритуальный нож блестит рукояткой, рядом прислонена фамильная вилочка. Морок дышит на серебро, полируя зубья крылом. Принц слегка морщится, но обряд есть обряд. Он должен пройти идеально, приобщив его к полноте сил предков. Для инициации достаточно одного кусочка… только к горлу всё равно подкатывает тошнота. От нетерпения, не иначе.
Да вот только с каждым спотыкающимся шагом противника внутри крепнет чувство, что что-то не так…
За окном пылает зарево и стучат барабаны. Доносится команда построиться. Глаза Имельды горят двумя сапфирами.
– Слышал, что я сказала? – заглядывает она ему в лицо.
– Д-да, – голос слушается плохо.
– Верь мне, любовь моя!
– Я тебе верю.
Жаровня шипит углями, и от установленной на ней чаши стелется дым.
– Папа-папа!
Ксавьер нагибается, подхватывает на руки вбежавшего в комнату мальчика лет трёх и подбрасывает к потолку. Целует тёплую со сна щёку, говорит всё, что нужно сказать, и кивает служанке.
– Уведи, Грета.
Звук горна за окном отмечает начало конца. Имельда торопливо кидает в чашу последнюю горсть, шепча заклинание, и оборачивается.
– Всё готово.
Он указывает на спящую на насесте сову.
– Загляни… напоследок.
Она медлит, но наконец легонько касается оперенья, прикрывая глаза, и распахивает уже янтарные.
– Что ты видишь?
– Будущее… Оно смутно, но ты жив, и это главное.
– Значит, всё получилось? Мы снова вместе?
Имельда моргает, и сквозь янтарь проступают сапфиры.
– Навеки вместе, – шепчет она, стягивая ленту с его волос.
Заключает лицо в ладони и произносит, почти касаясь губами губ:
– Это не конец.
– Не конец, – вторит он.
– Во имя общего блага.
– Во имя блага…
– И нашего сына.
– И нашего сына…
Её поцелуй вкусом дурмана на губах, острая боль в подреберье и меркнущий свет.
– Кольцо! Главное, помни про Кольцо… – И потом глуше: – В нём его гибель и наше спасение…
Её голос крошится, рассыпаясь на звуки, кружа его в вихре, подхватывая и опрокидывая в темноту, где нет ничего, кроме слов, и слова эти истина, и из слов этих рождаются новый мир и новый он.
– У вас ещё остались рулетики с ромом? – повернулась Нетта к бабушке. – Можно и по отдельности.
Та забрала у неё тарелку, насыпала миндальных подковок и вернула с невозмутимым видом.
