– Я посижу еще, моя радость, и сразу приду, – не оборачиваясь, произнес мужчина. – Еще чуть-чуть.
– Хочешь, я посижу с тобой?
– Не сейчас, моя радость, я хочу побыть в одиночестве.
– Я тебя жду, милый.
– Я скоро.
Дверь снова скрипнула, на этот раз – закрываясь.
Именно так скрипела дверь в доме его деда, в деревне, куда его отправляли каждое лето. Скрип двери стал для него символом детства, тепла и беззаботности, но он не слышал его с тех пор, как дед умер, а родители продали «старую избу». Всю жизнь он прожил среди смазанных петель, но невозможное стало возможным, и звук вернулся. Звук из детства.
Звук, слыша который он улыбался.
А горы почти исчезли в ночной тьме. И Мохнатка, и Голая, и озеро – мир вокруг обратился в бессмысленный черный квадрат, и нужно идти домой. Или в дом, где у разожженного камина его ждет прекрасная черноглазка.
Нужно выбирать.
Мужчина поднялся, потянулся, сделал несколько шагов, обходя валун по хитрому кругу: четыре шага по часовой стрелке, затем три – против, затем шаг в сторону от камня и…
И оказался в просторной гостиной, больше походящей на танцевальный зал: высокие потолки, паркет, место для струнного квартета… И здесь действительно танцевали, правда, в основном вальсы и танго, поскольку владелец особняка любил их особо. Для других приемов здесь накрывали столы. Или устраивали светский салон, с мягкой мебелью, коврами и приглушенным светом… Но сейчас в обширном зале не было гостей, мебель ждала своего часа на складе, и только стулья замерли шеренгой вдоль стены, да дремал в углу рояль.
Ни гостей, ни слуг.
В центре зала покоится на мощной треноге большая картина без рамы. А на картине – прекрасное озеро, лежащее меж двух высоких гор. Слева та, на которой растут деревья, справа – Голая. Озеро уходит на запад и, кажется, сливается с небом, нарушая все законы Дня и Отражения. Скоро закат. На невысоком пеньке полулежит, облокотившись на валун, черноволосая и черноглазая девушка в легчайшей блузе и тонкой юбке до пят. Одежда, вроде, целомудренная, но так облегает округлую фигуру деревенской принцессы, что желание возникает само собой.
Девушка смотрит на озеро.
Она ждет…
– Ее звали Мила, – негромко произнес мужчина, пристально глядя на картину. – Она была старше меня лет на семь или восемь… Не помню точно. Помню лишь, что для того возраста это было непреодолимым препятствием. Мы относились к разным поколениям…
Справа от картины мялся художник – Бергер. Сейчас, когда работа была завершена, его не волновали эмоции и переживания клиента – их Бергер изучал во время написания полотна. Тогда они были важны и волновали художника, тогда он ловил каждое слово. А сейчас ему было плевать. Но Бергер понимал, что клиенту необходимо выговориться, и молчал, изображая предельное внимание.
– Когда я видел Милу, на улице становилось светлее и мне казалось, что я пою. Однажды я подглядел, как она купается в озере… Тот эпизод стал самым ярким воспоминанием в моей жизни. Все стирается, тускнеет, я… Я ведь дважды стоял на краю гибели, перед лицом смерти – это не шутка… Я дважды был почти мертв и не сомневался, что те острейшие чувства останутся со мной навсегда, но сейчас они выцвели и потухли. А образ купающейся Милы хранится здесь… – Мужчина приложил руку к сердцу. – Я помню идеально… Я помню так, словно родился для того, чтобы это увидеть…
И сентиментально улыбнулся, переживая прикосновение к детской мечте.
И не стал рассказывать, как возненавидел того, кто стал мужем черноглазки.
– Не знаю, как, Бергер, но вам удалось стопроцентное попадание. Девушка, которую вы создали, – это Мила, один в один: и внешность, и поведение, только при этом… – Мужчина сбился, но потом вспомнил, сколько всего уже рассказал художнику, и не стал ничего скрывать: – Только при этом она замечает меня.
– Она вас любит, – тихо отозвался Бергер.
– Да.
– Вы довольны работой?
– Пришло время поговорить о делах?
– Оно всегда приходит.
– Знаю. – Мужчина еще раз оглядел картину, из которой только что вышел, покачал головой, провел пальцами по холсту, в очередной раз убеждаясь, что на нем действительно слой масляной краски… И не один слой. После чего вновь посмотрел на Бергера: – Как вы это делаете?
Художник прекрасно понял вопрос, чуть поклонился и улыбнулся:
– У меня есть секрет.
