дни и просто рассказывая что-то, потому что настоящим друзьям всегда есть чем поделиться. Дикий услышал о жизни на даче, о строительстве плота, о приключениях на пруду и о том, что Полика ничего не помнит о Прелести. Совсем-совсем ничего. В ответ поведал о строгой и занудной Ашуге, от которой ему приходилось прятаться по всему острову, и последних сплетнях ПрелеСети.
Они говорили, гуляли – Ириска вновь изучала и вспоминала остров, – и снова говорили. А сейчас уставшая девочка отправилась спать, и Страус оказался предоставлен самому себе. Он помыл оставшуюся после ужина посуду – сегодня была его очередь, – затем приготовил всё для завтрака, чтобы не тратить время утром, затем прогулялся к южному склону острова и посидел в любимой беседке Тысячи Бабочек, разглядывая едва заметные в ночной тьме рифы и слушая, как мягко сталкиваются с ними полусонные волны.
Насладившись призрачным ночным пейзажем и слегка продрогнув – спасибо принесшему прохладную свежесть ветерку, – Хиша побрёл было к себе, но увидел свет на Учёной террасе, поднялся на неё и обнаружил погружённую в чтение толстой книги Ашугу.
И разумеется, не удержался от шутки:
– Тренируешься?
– Что? – не поняла библиотекарь, переведя взгляд на Страуса. – В смысле?
Если шутку приходится объяснять, значит, шутка не удалась. Дикий знал эту нехитрую истину и никогда не разжёвывал собеседникам остроты, но с Ашугой следовало вести себя иначе: она любила всё знать и понимать и не отставала, пока не докапывалась до сути.
Хиша мысленно проклял свой длинный язык и принялся уныло переводить шутку на понятный неостроумной Бронерожке язык:
– Ну, завтра ты возвращаешься к учительству…
– К преподаванию, – машинально поправила птицу библиотекарь.
– А я как сказал?
Ашуга вздохнула:
– Продолжай.
– Во-от… И я подумал, что ты решила потренироваться в чтении перед началом учебного года.
Ашуга вздохнула снова.
– Неужели я не прав? – невинно поинтересовался Страус.
В ответ библиотекарь посмотрела на Дикого так, словно прицеливалась рогом куда-то в район клюва, и вздохнула в третий раз.
– Ты никогда от себя не устаёшь?
– Напротив: наслаждаюсь каждым мгновением, – не стал скрывать Хиша. – Мне со мной хорошо.
– А окружающим?
– А окружающим со мной ещё лучше, потому что весь мир делится на тех, кому я нравлюсь, и тех, кто меня обожает.
– Это невозможно, – простонала Ашуга.
– Есть ещё враги, но они всё время куда-то деваются, – продолжил Дикий. – Как Захариус Удомо, например: раз – и подевался. И больше о нём никто никогда не услышит. А почему? Потому что меня нельзя не любить, а если кто меня не любит или вообще вредит мне или моим друзьям, на того обрушиваются грандиозные неприятности, и в мире снова остаются только те, кому я нравлюсь, или кто меня любит. – С этими словами Страус подошёл к креслу библиотекаря и осведомился: – Что читаешь?
– Книгу, – машинально ответила Ашуга.
– С картинками?
– Э-э… – она не находилась с ответом.
– Я тоже читал книгу, – припомнил Хиша. – Твоя интересная?
Дикий ожидал, что Бронерожка снова вспылит и начнёт ругаться, но она, к большому удивлению Страуса, в очередной раз вздохнула, медленно провела лапой по раскрытым страницам и негромко спросила:
– С тобой можно говорить серьёзно?
– Конечно, – Дикий деловито щёлкнул клювом. – Неужели об этом нужно спрашивать?
– А совсем серьёзно? По-настоящему серьёзно?
По тону библиотекаря Страус понял, что шутки закончились, нахмурился и плюхнулся в соседнее кресло:
– Что случилось?
– Ты никому не расскажешь о нашем разговоре?
– А кому я должен не рассказать?
– Я не хочу тревожить Ириску раньше времени, – после паузы произнесла библиотекарь.
– Ты взволнована, – заметил Страус.
– Дело вот в чём… – Ашуга поправила очки. Она была не просто взволнована: она нервничала. – Сегодня, когда Ириска спросила о безопасности
