– Это его конь. И его работа, – ответил он.
– Он должен учиться, – услышала я голос Финча за спиной.
–
Я посмотрела на Эбена и увидела тоску и ужас в его глазах.
– Но он вырастил этого коня, он помнит его жеребенком, – напомнила я. Никто не ответил. Я обернулась к Финчу и Гризу. – Он же совсем ребенок, который уже и без того слишком многому научился, благодаря всем вам. Неужели ни один из вас не хочет помочь ему?
Ответом мне было молчание. Соскочив с лошади, я пошла к Эбену. Каден крикнул мне вслед, чтобы я вернулась.
Обернувшись резко, как удар плети, я злобно бросила ему в лицо:
После чего, подойдя к Эбену, решительно взяла нож у него рук. Когда я достала его из ножен, у мальчика вырвался прерывистый вздох. С десяток венданских солдат выхватили луки и наставили на меня стрелы.
– Ты уже попрощался с Духом? – спросила я Эбена.
Он вскинул на меня влажные глаза.
– Ты знаешь его имя?
– Слышала, как ты шептался с ним в лагере. Они неправы, Эбен, – заговорила я, указав головой в сторону остальных. – Нет ничего постыдного в том, чтобы дать имя коню.
Закусив нижнюю губу, он кивнул.
– Я уже простился с ним.
– Тогда отвернись, – велела я. – Ты не должен этого делать.
Весь дрожа, Эбен повиновался, не сказав ни слова.
Я шагнула к жеребцу. Животное было обессилено, но не сводило с Эбена широко раскрытых глаз. Его задние ноги подрагивали от напряжения – в последнее время они принимали на себя всю нагрузку.
– Тише, тише, – сказала я. – Успокойся.
Опустившись рядом с ним на колени, я стала нашептывать ему на ухо про сочные заливные луга и ароматное сено, про маленького мальчика, который всегда любил его, хотя и не находил слов, чтобы это выразить. Одной рукой я поглаживала мягкую морду, и мало-помалу конь успокоился. А потом, подражая Вальтеру, который однажды делал это в походе, я погрузила нож в его горло, и он успокоился навеки.
Вытерев лезвие о траву, я вытянула из-под мертвого коня седельный вьюк и подошла к Эбену.
– Кончено, – сказала я и протянула мешок. – Он больше не страдает.
Я опустила руку Эбену на плечо. Он посмотрел на нее, потом на меня, не зная, как поступить, и снова, на краткий миг, стал обычным ребенком.
– Можешь взять мою лошадь, – продолжала я. – А я пойду пешком. Довольно, я по горло сыта их обществом.
Вернувшись на дорогу, протянула Малику его нож, убранный в ножны. Нагнувшись в седле, он опасливо протянул за ним руку. Солдаты одновременно опустили луки.
– Отборные словечки ты знаешь по-вендански, – заметил Малик.
– Чему удивляться? Кроме этой грязи я неделями ничего не слышала от вас, – и я принялась отстегивать собственный вьюк от седла.
– Что это ты делаешь? – подъехал Каден. Я посмотрела на него долгим, тяжелым взглядом. Впервые за много дней я смотрела ему прямо в глаза. Я выждала время, достаточно долго, чтобы он сморгнул,
– Остальной путь я проделаю пешком, – произнесла я. – Здесь, внизу, свежее воздух.
– Думаешь, ты оказала парню милость? Вовсе нет, – сказал Каден.
Я отвернулась к Гризу, Финчу, Малику. Медленно окинула взглядом сотни солдат, окружавших нас, все еще ожидая, что караван сдвинется с места, и, описав круг, повернулась к Кадену. Осуждение было в моих глазах.
– Он совсем
Я стянула вьюк с лошади, и процессия тронулась. И снова я шла за бряцаньем, дребезжанием и звяканьем едущей впереди повозки, а шум внутри меня нарастал.
Шаги и мили сливались. Ветер налетал порывами. Он рвал полы моей юбки, пытался растрепать волосы, а потом вокруг воцарилась странная тишина. Воздух был наполнен только воспоминанием о жеребце Эбена и его последними вздохами. Сначала частыми и жаркими от страха, но все стихающими, слабеющими. Последний вздох. Последняя судорога, прокатившаяся по телу. Смерть. А потом глаза дюжины солдат, готовых убить меня.
Когда стрелы были наведены на меня, я в какой-то момент взмолилась, чтобы солдаты выстрелили. Я боялась не боли, а того, что не почувствую ее – что я больше ничего не смогу почувствовать.
