чаще всего сидел дома и рисовал картинки цветными карандашами, которые купил ему папа еще до войны. Вся комната была завешана картинками, на которых гремели бои и свистели пули, а папа был впереди на боевом коне и вел за собой своих бойцов.
Сегодня на улице было тихо и солнечно. Сергунок подул на заиндевелое оконное стекло, проковырял дырочку и увидел сверкающую пелену заснеженной улицы. Быстро оделся, натянул огромные черные валенки и старую лохматую ушанку. И вот он на улице, среди снежного безмолвия. Медленно побрел к старым деревьям, чернеющим у забора. На пеньке старого спиленного на дрова клена что-то серебрилось. Подойдя поближе, он увидел небольшой серебряный альбом и маленький карандашик того же цвета. Оглянувшись по сторонам и никого не увидев, он вороватым движением быстро засунул находку за пазуху и, глубоко проваливаясь в снег, бегом бросился к дому.
– Вот это удача, – шептал он, думая, что теперь-то нарисует все, что ему нравится.
Он шумно ввалился в комнату, на ходу сбрасывая валенки, шапку и старую овчинную шубейку, захваченную с собой из Москвы. Присев к столу и высунув от напряжения язык, он открыл альбомчик и увидел странные глянцевые листы с металлическим отливом. В левом верхнем углу он увидел маленькое окошечко, в котором мерцали цифры. Под ним была блестящая зеленая кнопка. Сергунька протянул руку и указательным пальцем надавил на нее. Прозвучал короткий гудок, и металлический голос отчетливо произнес:
– Планета 2 Зет 4, уровень жизни – минус два, уровень существования – минус тридцать. Для изменения ситуации введите координаты.
От неожиданности Сергунька подскочил и испуганно завертел головой, пытаясь понять, откуда раздается голос. А голос не умолкал, продолжая безостановочно бубнить:
– Введите координаты, введите координаты, введите координаты…
Что такое координаты, Сергунок толком не знал. Но в последнем письме от папы мама читала ему, что папа воюет на таких-то координатах. Он в молодости был туристом
и любил в своих письмах указывать точную точку назначения. Цифры Сергунок запомнил и громко и четко произнес их в паузе между бубнением металлического голоса. Голос замолчал и, казалось, задумался, а потом произнес:
– Приступайте к созиданию.
Что такое созидание, Сергунька прекрасно знал. Мама, когда смотрела его рисунки, всегда в конце ласково говорила:
– Фантазер ты мой маленький, созидатель.
И он, схватив маленький металлический карандашик, с азартом начал рисовать. И понеслись по заснеженной степи лихие всадники, загрохотали тяжелые танки, из-за туч вылетели грозные штурмовики.
Ефрейтор Кугель сидел в окопе возле пулемета и медленно с наслаждением поглощал из котелка суп, заедая его кусочком эрзац-хлеба. Русские Иваны затихли. Три дня они штурмовали позиции их батальона, и вот сегодня первый день, уже обед, а пока стоит тишина. Видно, хорошо они им дали прикурить, раз эти русские сегодня даже не шевелятся. Вдруг за линией русских окопов послышался нарастающий шум. Кугель привстал со снарядного ящика, на котором удобно располагался до этого, и выглянул из окопа. Создавалось ощущение, что из-за горизонта приближалась танковая дивизия. Земля медленно дрожала, как при небольшом землетрясении. За лесом поднимались клубы дыма, словно там дымили сотни паровозов. И весь этот шум, и весь этот дым медленно накатывали и обволакивали ефрейтора Кугеля.
– В чем дело, Кугель?
Возле ефрейтора остановился проходящий по траншее лейтенант Байхер. Он внимательно посмотрел на него и увидел, как у того медленно и неуклонно отвисает челюсть, а волосы на голове вдруг задрожали и зашевелились. Кугель повернул к офицеру голову с застывшими от ужаса глазами и стал бессмысленно тыкать пальцами куда-то впереди себя. При этом из его рта вылетали какие-то непонятные, нечленораздельные звуки, похожие на хрип. Лейтенант повернул голову, и его челюсть поползла в том же направлении, что и у ефрейтора. Спина мгновенно взмокла от пробившего пота. А в низу живота засвербело от накатившего страха.
Из леса на прогалину, как раз за окопами противника, медленно выкатился огромный черный корабль. Его хищный форштевень смотрел прямо в лицо Байхеру. Из двадцати огромных труб в небо улетали столбы черного удушливого дыма. С каждого борта на окопы фашистского батальона нацелились десятки, нет, сотни орудий. Они были большие, маленькие, крошечные и вовсе огромные, в ствол которых мог пролезть, наверное, даже танк. Из всех щелей и дырок торчали пулеметы, автоматы, винтовки и даже пистолеты. На каждой орудийной башне возвышалась во весь рост статуя усатого мужика в шинели, отлитая, похоже, из бронзы и отполированная – так она сверкала и искрилась на морозном солнце. Все это гигантское, закованное в броню чудовище передвигалось на необыкновенно больших резиновых колесах, которых с каждой стороны борта было по нескольку сотен. Длинное, неуклюжее, оно было похоже на огромную сороконожку, переваливающуюся на своих колесах, как на лапах. И над всей этой грудой непробиваемого железа колыхались гигантские багровые стяги. На борту колоссальными белыми буквами было начертано: «СТАЛИН» и «Смерть фашистам!». Вслед за кораблем на поляну выползла такая же огромная черная и еще более длинная подводная лодка. Нос ее был уже у русских окопов, а корма еще и не выползла из лесного массива. Немного притормозив у узкой полоски окопов, огромные броненосцы, будто не заметив препятствия, перевалили их и двинулись в сторону фашистов.
