улеглась в траву, раскинула руки, глядя, как в светло-бирюзовом небе медленно проплывают золотисто-розовые облака, обласканные светом закатного солнца. Где-то рядом, в кустах, запела иволга. В лесу гулко закуковала кукушка.
Сауле улыбнулась. Раньше, после гибели рода, она долго не знала, ради кого и ради чего жить. Теперь вот – ведала. Ради справедливости! Несправедливо, когда кованые башмаки захватчиков топтали родную землю, убивали и мучили людей, навязывая чуждую им веру. Несправедливо, когда одни люди владели другими. Несправедливо, когда зло утверждалось за счет добра, и носители зла благоденствовали. Несправедливо… Да много было в жизни несправедливого, девушке иногда казалось, что она вся такая, несправедливая – жизнь. Нужно было что-то с этим делать. Ради погибших страшной смертью родичей. Ради матери, ради отца, ради сестер и братьев. Ради всех, обиженных несправедливостью, людей.
– Сауле!
Солнышко вздрогнула и улыбнулась. Быстроногий Кестус вернулся быстро. Славный парнишка…
– Ну? Что ты узнал?
– Пленников никто не охраняет! – усевшись рядом, в траву, одним махом выпалил подросток.
Сауле удивилась:
– Как это – никто?
– Ну, то есть специально никто за ними не присматривает, – пояснил Карл-Кестус. – У жертвенников и так народу полно, да. Жрецы, воины. Все таскают хворост, солому, дрова. Вкапывают жертвенные столбы. Работы хватает.
– А рыцари?
– А рыцари совсем рядом, в орешнике. Связанные. С ними четверо – жгут костер и что-то варят.
– Ну вот! А ты говоришь, не присматривают.
– Они просто кошевары, Сауле! Оружия нет, одни ножи да топоры. Но, если что, на помощь позовут, конечно.
Девушка усмехнулась:
– Топоры с ножами, по-твоему, не оружие? В умелых-то руках… Ладно. Вот как сделаем… Слушай!
Довмонт подошел к жрецам в сопровождении верного Гинтарса. Парнишка хоть и побаивался всех криве-жрецов, нынче выглядел чрезвычайно довольным. Еще бы! Нынче он отличился в великой битве! Особых подвигов, конечно, не совершил, но и труса не праздновал, за что и был поощрен. Сам кунигас разрешил ему выбрать себе кольчугу и шлем. Из того, что осталось.
– Там куча всякого добра, – князь указал рукой в сторону орешника. – Увидишь. Там кашеварят, заодно и за добром присматривают. Скажешь, что от меня – они знают.
Гинтарс хлопнул ресницами:
– О, мой господин! Я так благодарен, так…
– Ну, хватит любезничать. Иди, да побыстрее там. И помни – только шлем и кольчуга. Впрочем, мечей и кинжалов ты там уже не найдешь.
Напутствовав слугу, кунигас подошел к жрецам. Те аккуратно вкапывали в землю бревна, что-то приколачивали, привязывали, иногда при этом ругаясь, словно бы и не жрецы, а самые обычные люди. За ходом работ внимательно следил Видимонд, криве кривейте. Желтый балахон жреца был заметен издали.
– Криве Видимонт, хочу спросить тебя кое о чем, – подойдя, негромко произнес Даумантас.
Жрец тут же повернулся:
– Спрашивай, князь! На то мы и жрецы, чтобы давать ответы. Вернее, через нас отвечают сами боги.
– Боюсь, дело мое слишком запутанное и непростое, – понизив голос, посетовал князь. – Если бы ты, криве, соблаговолил побеседовать со мной после жертвоприношения. В шатре или у реки. Где тебе будет угодно.
– Что ж, так и сделаем, князь. Не сегодня, так завтра.
Кивнув, Видимонд простился с князем до вечера и поспешно зашагал к дальнему краю опушки. Судя по рассерженным крикам и гомону, там явно что-то не ладилось.
Довмонт же в задумчивости отправился в свой шатер. Он уже дошел до середины луга, как вдруг услыхал позади крик.
– Кунигас! Княже! Там… Там…
Нальшанского господина, истошно крича, догонял верный слуга Гинтарс.
– Там это…
Князь улыбнулся:
– Что, все оружие уже разобрали? Ничего не досталось тебе?
– Нет, нет, мой господин. Дело не в этом. Просто люди пропали. Все.
Юноша замолчал и виновато хлопнул ресницами, будто это именно его злой волею все и пропали.
– Я чую – каша подгорела, ага. Вода-то в котле выкипела, вся!
