Тройнат еще не решили, кому владеть Утеной! Возможно, Довмонту вновь останутся лишь Нальшаны… а, возможно, и нет. Что гадать – о том знают только боги. Да великие князья.
Еще одна мысль тревожила воеводу – о собственном предательстве. Нет, это не проснувшаяся совесть поедом ела душу, совершенно наоборот! Тревожно было от другого – все ли сладили тогда верно? Снеслись с крестоносцами… ну, это вряд ли кто узнает, а вот гонцы… гонцы от князя… Если вдруг кто дознается, что Сирвид велел их убить и не бросился сломя голову на зов князя?
Покряхтев, князь поднялся с лавки и велел кликнуть слугу. Особо доверенного в самых скользких делах порученца, всей своей жизнью целиком обязанного воеводе. Он откликался на имя Яан, или Янис, и вроде как признавал веру в литовских богов… однако долгое время был прислужником крестоносцев, мало того – их шпионом, и знал о том только старый Сирвид.
– Звали, мой господин? – войдя, Янис низенько поклонился, придержав рукой серенький плащ. С неприметным лицом, невысокий, но сильный и жилистый, малый себе на уме и далеко не дурак.
– С теми воинами из дозора… – слегка прищурив глаза, воевода начал прямо, без предисловий, – ты все сделал, как надо?
– Обижаете, господин! – качнув головой, слуга зловеще улыбнулся и погладил висевший на поясе нож. – Все исполнено в точности. Они не заговорят никогда.
– Хорошо… – Сирвид задумчиво скривился и, встав с лавки, подошел к очагу. – Интересно, кто явится первым – Миндовг или Тройнат?
Воевода спросил вовсе не слугу – сам себя и сам себе же ответил:
– Кто б ни явился, а нужно обернуть все к собственной выгоде. Будь наготове, Янис!
Тройнат-князь с дружиной и свитою явился в Утену уже на следующий день после того, как кунигас принес в жертву богам юную «невесту велей». У Миндовга же оказались какие-то неотложные дела в Новогрудке, так что он и вообще не собирался ехать в какую-то забытую богами Утену! Наримонт был вассалом Тройната, так же, как и Довмонт, и следовало поскорей рассудить их спор. Впрочем, тут и рассуждать-то было нечего, жмудский владетель решил все еще раньше, отдав Довмонту Утену, а Наримонту – часть жемайтских уделов. Все это Тройнат подтвердил сразу же по приезду, после чего сразу же отправился в Нальшаны – поклониться старым богам.
Как хлебосольный хозяин, Даумантас было собрался сопроводить своего покровителя и старого друга, однако же Тройнат ответил отказом:
– Нет, дружище. Пойми, мне бы хотелось прокатиться одному… Пойми, если я возьму с собой тебя – обидится Наримонт, если его – затаишь обиду ты. Брать же вас вместе мне что-то не очень хочется. Вы ведь, увы, не друзья. Вот думаю, как бы на пиру не подрались!
– Не подеремся, – угрюмо заверил Довмонт. – Но и друзьями мы, верно, не станем. Никогда.
– Как знать, как знать. Да! Если желаешь, отправь со мной славного Сирвида-воеводу.
Тройнат ухмыльнулся, потеребил бороду, да, вскочив на коня, выехал с частью свиты в Нальшаны, обещав вернуться к вечеру. Кроме верных воинов, с владетелем Жмуди отправились и средней руки купцы, приставшие к дружине князя еще в жемайтских лесах. Понимая всю выгодность торговли, Тройнат их привечал, имея с каждого свой процент, пусть небольшой, но ведь и торговцев набралось почти с дюжину. Добраться под охраной княжеской дружины до Утены и Нальшан – а там и до Пскова недалеко, и до Новгорода.
Высоких в гостей в Нальшанах встречали по первому разряду, Довмонт все же ухитрился послать вперед гонца с важной вестью. Великий князь Жемайтский довольно кивал, принимая подарки, а потом, вместе с воеводой Сирвидом и частью дружины, отправился в священную рощу, где принес жертву богам, а затем уединился с воеводою и жрецом Будивидом на старом полузаброшенном жертвеннике.
Испросив разрешения хозяина, ушлый слуга Янис-Яан запахнул поплотней свой серенький плащ да зашагал к реке, к перевозу, где как раз начиналась ярмарка. Проезжие гости-купцы раскладывали свои товары, приобретенные в Риге и Мемеле мелким оптом. Различного рода хозяйственные ножи, подковы, замки, украшения из янтаря, серебряные зеркала, добротное немецкое сукно разных расцветок, даже стеклянная посуда и тонкое оконное стекло – вещь изысканная и в здешних лесах доселе невиданная. Вокруг «стекольщиков» сразу же столпился народ – дивились.
– Это, глянь-ко – видно все! И ветер не дует.
– А почем? Сколько-сколько? Ого! Однако и бычьим пузырем обойдемся.
Торговый приказчик, высокий парень с красивым лицом и соломенно-золотистыми волосами, почти скрытыми под зеленой суконной шапкой, согнав с лица презрительную ухмылку, пристально наблюдал за покупателями:
– Эй-эй-эй! В руки-то не бери, уронишь! Положи, говорю! Разобьешь – вовек не расплатишься.
– Дак что же оно – бьется, что ли?
– Бьется, бьется! Сказал же – не трогай.
Пошаталась толпа у «стекольщика», поглазела, да и разошлась по другим торговцам. Правда и есть – ну и к чему это дурацкое «стекло», коли оно от любого щелчка бьется? Другое дело – сукно! Сторговаться бы подешевле, набрать хотя бы обрезков. Из обрезков-то можно и плащик пошить, и шапку, да еще и богам на жертвы останется. Хорошее сукно – крепкое, крашеное. Коричневато-желтое, зеленое, синее.
Мало людишек у приказчика, что стеклами торговал, осталось. Один, два… да и те не покупали – любопытничали. Вот еще третий подошел, шапку на глаза надвинув. Постучал по стеколышку ногтем – наглый!
