Восемнадцать
Я инстинктивно пригибаюсь. Пистолет скользкий и тяжелый, и все же я продолжаю удерживать его на спинке сиденья высоко над моей головой. Сердце колотится, будто хочет выпрыгнуть из груди, а когда ко мне возвращается слух, я понимаю, что играет музыка – такая, какую крутят на деревенских танцульках. Йо-хо! У кого-то явно нелады с чувством юмора.
Правая рука затекла так, что я почти ее не чувствую, и я медленно опускаю оружие на пол, хотя чувствую сильный соблазн просто бросить его. Но мне еще, может быть, придется защищаться от всех этих других пистолетов, которые – я уверена – все еще направлены на меня, даже в темноте.
– Все живы? – тихо спрашиваю я темноту. Меньше всего хочется напугать кого-нибудь так, что опять начнется стрельба.
Слева от меня Иэн говорит «Да».
Я повышаю голос, стараясь перекричать бренчание банджо.
– Томми? Сид?
В дальнем углу комнаты раздается шорох, а потом голос Сидни, который всегда звучит ясно, произносит:
– Мы в порядке.
Я облегченно вздыхаю.
– А насчет нас ты узнать не собираешься? – вкрадчиво спрашивает Микки.
– Уж наверное ты жива, ведь я не стреляла.
Микки раздраженно фыркает.
– Ага, ну конечно, ты этого не делала. Значит, это твой сладкий мальчик по нам палил?
Я слышу, как Иэн пошевелился.
– Нет, некоторые тут умеют контролировать пальцы, когда они на курке.
Тай гогочет.
Тут раздается голос Сэмюэля, в первый раз, как мне кажется, за много часов.
– Было пять выстрелов. Я не стрелял. Рядом со мной тоже выстрелов не было. Так что это должны были быть вы, ребята.
В голосе Иэна слышится гнев:
– У меня ствол холодный; хотите – подойдите и проверьте.
Разумеется, Микки не может не добавить:
– Уж конечно у него ствол холодный, как и полагается при фригидной подружке.
Интересно, она думает о чем-нибудь, кроме секса? И почему она просто не признает, что не выдержала и начала стрелять? Вот только…
До меня доходит, что есть еще одна возможность, и меня начинает трясти от бешенства.
Я прочищаю горло, чтобы мои следующие слова прозвучали так же ясно, как у Сидни:
– Может, это НЕРВ стрелял? Или, может, они напустили сюда пороховой дым через вентиляцию, а выстрелы – просто запись. В любом случае они хотели напугать нас так, чтобы кто-нибудь выстрелил. Вы что, ребята, не понимаете? Это конец.
Все на минуту замолкают. Они же должны понимать, что мое предположение – это самое вероятное.
Иэн говорит:
– В темноте – да еще эти вспышки! – невозможно было понять, кто стреляет, а кто – нет.
Джен, всхлипывая, произносит:
– Уроды! Да включите уже свет! По-любому ваша публика в темноте ничего не увидит.
Надо же, никогда не подумала бы, что она способна расплакаться. Но я бы и про себя не подумала, что смогу размахивать пистолетом.
– Пахнет, будто кто-то обоссался, – замечает Тай.
Действительно, к запаху пороха и попкорна примешивается запах аммиака.
НЕРВ, должно быть, производит какие-то манипуляции с освещением, потому что я начинаю различать контуры рук, хотя никакого света не видно. Я сажусь, чтобы нос оказался подальше от этого мерзкого ковра. И еще для того, чтобы попытаться разглядеть что-то в полумраке: диванчики, покачивающиеся головы, которые тоже меня рассматривают. Кофейного столика не видно, но, в конце концов, удается рассмотреть толстые тросы, которыми он крепится к потолку.
