В самом конце грезы затопил ужас, и на поверхности осталась одна безысходность. Даже примарх поддался отчаянию, лишившись всего. Он увидел руины Терры после снятия Осады, но пришел слишком поздно и мог только оплакивать павших. Леман ступал по развалинам Дворца, и его сабатоны утопали в прахе мертвецов.
Тогда Русс с уверенностью провидца осознал, что будет вечно винить себя. Прежде он часто бахвалился, но и совершал многое, однако не успел явиться на решающее испытание. И эта рана была из тех, что не исцелятся никогда.
В тот день, в том месте мало кто решался подойти к примарху. Все выжившие после апокалиптического нашествия Хоруса бродили по крепостным стенам, пребывая в каком-то оцепенении. На истерзанном трупе планеты-очага людей еще бушевали сражения, и до их окончания оставались месяцы, но Леман не желал участвовать в этих боях. Главное состязание уже завершилось.
Он не видел, как Дорн вернулся во Дворец с телом Всеотца. Он не видел, как уносили мертвого Сангвиния. Когда Русс добрался до Терры, худшее уже произошло: чертоги внизу были запечатаны, последние приказы Владыки Человечества услышаны и исполнены. Теперь даже сыновья не могли прийти к Отцу, запертому в горе, обустроенной когда-то по Его замыслу.
Кто не отчаялся бы при взгляде на эту темницу мучений, на этот склеп псевдожизни? Неужели среди тех, кто прежде встречал лучшего и величайшего из людей, нашлось бы столь бездушное создание?
Узнав правду, примарх бежал — бежал, впервые в жизни, — внутрь Дворца, прочь от жуткой картины, вне себя от гнева и давящей опустошенности. Тьма сгущалась вокруг, душила его, гасила последние огоньки самосознания. Волчий Король исчерпал все свои силы — сначала на Яранте, затем в неистовой, отчаянной гонке до мира-очага. Ужас открытия стал для него последним ударом.
Тогда Леман Русс упал где-то в недрах Дворца, который не сумел защитить, и вновь погрузился в сон, глубокий, почти мертвенный.
И очень долго не мог пробудиться.
Ему снилось, что он вернулся на Фенрис, в далекое прошлое. Свежевыпавший снег блестел под холодным ярким солнцем. Еще нетронутый Клык вздымался над южным горизонтом, склоны пика расчерчивали белые полосы.
Русс шагал по снежным полям, его кожаные сапоги утопали в сугробах, изо рта вылетали облачка пара. Впереди ждало долгое путешествие через хребты, по всем уголкам владений, которые он должен был навечно закрепить за собой.
Рядом с ним шагал Странник в простом сером плаще с поднятым капюшоном. Он всегда скрывал лицо — прямой взгляд на него мог ослепить человека, как яркое сияние нетронутого наста.
Примарх не знал, как долго они идут вместе — возможно, несколько минут, возможно, целую жизнь.
— Настало время, Леман из руссов, — произнес Странник голосом юным и старым, женственным и мужественным, мягким и наполненным горечью бескрайней тоски.
— Время для чего? — остановившись, отозвался примарх.
Странник повернулся, обводя взглядом нагорья Асахейма, где под кристально-чистым небом выстроились пики, вечные и нерушимые.
— Сделать то, ради чего ты был создан. Или позволить скорби погубить себя. Выбор за тобой.
— Но я был создан защищать тебя, — ответил Русс, не понимая, о чем речь.
Тогда Странник продолжил подъем, сутулясь и опираясь на посох из железной сосны.
Леман смотрел ему в спину. Куда бы ни уходил Странник, примарх не мог последовать за ним. Чувствуя, как мороз пробирает до костей, Русс повернулся и двинулся обратно тем же путем, что пришел. У него остался Клык — крепость, что уже была создана и еще не возникла.
Там Лемана ждал труд, главный труд всей его жизни.
Но затем сон покинул его. Холод ледяного мира сменился холодом пустого Дворца, сияние солнца обернулось тускло-серой мутью Терранской зимы.
Русс пробудился. Моргнув, он вздрогнул и грузно сел на пол.
Очнулся он там же, где и потерял сознание от бессилия, — под громадной фреской, посвященной приведению Дулана к Согласию в 870.М30. На ней был изображен сам Леман в идеализированном облике бессмертного примарх а. Вдвоем с братом они повергали символического дракона. Картина уцелела при осаде, но ее, как и всё в разрушенном дворце, покрывал толстый слой пыли. В темном зале царила тишина, мороз напоминал о Фенрисе из его снов.
Русс был не один. Над ним стоял брат, неотрывно смотревший на ту же фреску. Вечно бледная кожа Владыки Ангелов приобрела трупный оттенок и отливала синевой в блеклом свете умирающей планеты.
— Значит, ты помнишь Дулан, — промолвил он с жестокой горечью.
— Да, помню, — ответил Леман, поднимаясь на затекшие ноги.
Фенрисиец все еще не отошел от удара и пробудился не до конца. Во время гонки к Терре он вообще не спал. Русс, как и его брат, находился далеко
