И теперь она пропадет. Чертовски досадно. Данилюку почему-то было ужасно жаль этого злосчастного супа.
Он еще раз прошелся по квартире, не в силах ничего коснуться и понятия не имея, чем заняться. Страшно хотелось включить ноутбук в последний раз. Стереть кое-какие файлы и очистить историю браузера.
Горестно осознавать, что это уже невозможно.
Примерно через полчаса Данилюк убедился окончательно — делать ему здесь абсолютно нечего. Дотронуться ни до чего нельзя, а просто стоять посреди комнаты — удовольствие не ахти какое. Он окинул квартирку последним взглядом и вышел так же, как вошел.
Немного подумав, Данилюк решил навестить свое тело. Он откуда-то знал, где то находится. Просто чувствовал — вон в том направлении. Наверное, в морге или куда там отвозят тела.
Добрался до морга Данилюк уже к утру. Прошел мимо заспанной сторожихи, спустился по темной лестнице и вошел в печальный холодный подвал. Данилюк не ощущал температуры, но здесь холод можно было почти что увидеть. Вдоль дальней стены тянулись морозильные камеры, в центре стоял анатомический стол, а чуть в сторонке — несколько медицинских каталок. Две пустые, три — с телами.
Одно из этих тел Данилюк узнал. Хотя не с первого взгляда — за ночь оно окоченело и побледнело, глаза высохли, а живот почему-то вздулся.
Но зато последствий травмы стало почти не видно. Кровь смыли, руки и ноги аккуратно уложили — и не скажешь, что внутри все всмятку. Порезы на лице чем-то даже замазали — видно, уже готовят к похоронам.
Одежду с трупа сняли, выставляя весь срам напоказ. Данилюку было откровенно неприятно смотреть на прежнее вместилище, но он не мог отвести взгляда. Смотрел и смотрел.
Потом он коснулся… себя. Ничего не почувствовал, но продолжал водить рукой. Сунул ее поглубже. Попробовал даже влезть целиком, улегшись на каталку. Мелькнула шальная мысль — а что если таким образом можно вернуться?..
Ничего не получилось, конечно. Мертвое тело и не подумало оживать. А вот Данилюк испытал очень противное чувство… как будто нырнул в яму с чем-то гадким, вонючим. Рот и ноздри заполнило мерзким запахом.
С каждой секундой это ощущение только усиливалось, так что он поспешил встать. Глупая была вообще затея, но он не мог не попробовать.
Похороны — это такая штука, в которой никак невозможно повременить денек-другой. Все делается предельно быстро. Данилюк еще не покинул холодный подвал, когда за телом пришли родственники. Тихо плачущая мама в черном платке и брат с каменным лицом. Отец сейчас в командировке — ему, конечно, сообщили еще вчера, но вернуться так быстро он в принципе не сумел бы.
Мама бросила на тело сына только один взгляд, заплакала еще громче и отвернулась. С работниками морга разговаривал брат — а из отдельных его реплик Данилюк понял, что вчера он сюда уже приходил, проводил опознание.
Ушли они почти сразу же. Данилюк их за это не винил — он и сам не хотел здесь оставаться.
Чуть поразмыслив, он пошел следом. Не с первой попытки, но уселся в машину — рядом с братом, на переднее сиденье. Данилюк опасался, что когда та тронется, то проедет сквозь него, но ничего подобного не произошло.
На протяжении поездки родные не произнесли ни слова. Мама не прекращала плакать, брат угрюмо молчал. Данилюк попробовал говорить с ними сам, но близкая родня не замечала его так же, как и все остальные.
Ехали минут двадцать. Из них почти половину стояли в пробке, во время которой молчание в машине стало особенно гнетущим. Данилюк безуспешно пытался что-нибудь сдвинуть, шевельнуть, оказаться услышанным. Хоть как-нибудь дать знать, что он здесь, что с ним все в порядке… ну не прямо вот в порядке, разумеется, но в целом он чувствует себя нормально.
Ничего не получилось, конечно. Вряд ли это вообще хоть у кого-нибудь когда-нибудь получалось.
Войдя в родительскую квартиру, Данилюк аж поежился. Зеркала были завешены, на подоконниках стояли чашки с водой, а на пороге почему-то лежали еловые ветки.
— Бабушка, ну зачем? — укоризненно протянул брат, переступая через этот мусор.
— Положено так, — сухо ответила бабушка, выходя из комнаты.
В отличие от мамы, она не плакала. Глядела спокойно, чуть поджав губы. Бабушка вообще редко давала волю эмоциям — даже когда умер дед, она только тяжело вздохнула и продолжила лепить пирожки. Хотя любила его страшно, сорок лет жили душа в душу.
Данилюк прошелся по квартире. Кроме мамы, брата и бабушки в ней нашлась баба Дуня, старшая бабушкина сестра. Эта уже почти девяностолетняя старушка неподвижно сидела на кухне, держа обе ладони на чашке чая. Данилюк последний раз видел ее десять лет назад — и тоже на похоронах.
Всего Данилюк за свою не очень длинную жизнь присутствовал на трех похоронах. Все трое были печальными и тоскливыми. Но оказалось, что когда хоронят не кого-нибудь, а тебя самого — это еще хуже. Данилюку было ужасно неловко смотреть на горюющую родню — словно провинился перед ними, подвел как-то.
Из ванной степенно вышел Мехмат Зурабович — огромный персидский кот. При виде Данилюка он чуть вздрогнул, распушил хвост и издал утробное рычание. Но когда Данилюк подошел ближе — сменил гнев на милость и даже позволил себя коснуться.
Конечно, Данилюк при этом ничего не почувствовал и понятия не имел, чувствует ли что-то кот. Скорее всего, Мехмат Зурабович просто проявил
