— Месье, что здесь происходит? — раздаётся над головой грозный мужской голос, который Жиль узнал бы из тысячи.
Ноги в тяжёлых ботинках тут же отходят в сторону. Жиль кое-как встаёт на четвереньки, поднимает голову. Дверь чёрного хода открыта нараспашку. На пороге стоит отец Ксавье, и из-за его спины выглядывает десяток любопытных детских лиц.
— Бродяжку поймали, отец Ланглу, — уверенно рапортует старший из тройки полицаев. — Видимо, лазутчик повстанцев. С фильтром-то — точно не из вашего круга.
Ксавье подходит, осторожно подхватывает Жиля под мышки, помогает подняться.
— Ты как, сынок? Цел? — обеспокоенно спрашивает он.
Жиль кивает. Полицейские мнутся с ноги на ногу, потом старший открывает рот, чтобы что-то сказать, но рык Ксавье не даёт ему и слова вставить:
— Повстанцев своих на улицах ловите! А здесь дом Божий! И за его стенами сейчас — более трёхсот таких вот мальчишек и девчонок от трёх до пятнадцати лет! И все они не из нашего круга, а из трущоб, которые вы разносите в каменное крошево!
Все три серых мундира багровеют ушами, мямлят невнятные извинения. Отец Ланглу награждает их тяжёлым взглядом и продолжает:
— Если вы — стражи народа и порядка, а не вооружённая банда, помогите детям. Приведите тех, кто остался без крова и родных. Я не прошу еды и вещей, я призываю позаботиться о тех, ради кого вы вышли с оружием на улицы.
— Ну извините, — разводит руками старший. — Этот тоже ваш?
— Мой.
Вслед за этим коротким словом, прозвучавшим уже из Собора, дверь перед полицейскими с грохотом закрывается. Шумно гремит по скобам засов. Всё, разговор окончен. Серым мундирам остаётся только уйти.
А по ту сторону двери Жиля бережно обнимают Ксавье и Вероника.
— Оп-пять ревела? — строго спрашивает Жиль, трогая пальцем мокрую щёку сестры.
Веро кивает, смеётся тихонько. Вокруг толпятся любопытные дети, галдят, дёргают священника за длинные полы сутаны. Ксавье что-то отвечает невпопад, а сам смотрит на Веронику и Жиля.
— Всё будет хорошо, — шепчет она, прижимаясь щекой к плечу брата. — Теперь всё обязательно будет хорошо…
Ксавье уводит их за собой, остановившись только, чтобы закрыть окно на втором этаже и опустить металлические ставни.
— Теперь, когда ты дома, мы это окно забаррикадируем, — говорит он Жилю. — Собор теперь сам себе крепость. У нас самый надёжный дом, верно, ребята?
— Да-аааа! — верещит малышня, прыгая вокруг священника.
— Отк-куда столько детей? — ошарашенно спрашивает Жиль. — Их п-правда триста?!
— Больше. Люди приводят. У большинства есть родители, которые боятся за них. Это дети Третьего круга. Здесь они нашли спокойный угол и пищу. Я обещал заботиться о них, пока жив, — рассказывает Ксавье, не спеша шагая по коридорам. — Старшие помогают мне с маленькими, стираем и еду готовим сообща. Заодно укрепляем Собор. Мне помогают студенты. Ректор распустил Университет, но часть ребят осталась.
— Отк-куда еда на всех?
Ксавье оборачивается и твёрдо говорит:
— Еда. Оружие. Медикаменты. Вода. Электричество. Это есть, и всем хватит. Достаточно вопросов, Жиль. Пойдём в медблок, я займусь твоим плечом. Веточка?
— Я с вами, — поспешно отвечает она.
В медблоке от яркой белизны слезятся глаза. Жиль сидит на кушетке, сутулясь, и с опаской наблюдает, как Ксавье пинцетом вытягивает из металлического ящичка какие-то инструменты и мотушку ниток. Вероника держит Жиля за руку, которую не выпускает ни на секунду с момента, как закрылась дверь чёрного хода.
— Расскажи, — просит она после того, как отец Ланглу обрабатывает её разбитую губу. — Я восемь лет тебя оплакивала, Жиль. А ты живой.
Жиль упрямо качает головой, спускает с плеч лямки штанов. Вероника помогает ему снять безрукавку. Спина мальчишки — сплошной старый ожог, покрытый ссадинами и лиловыми синяками. Священник мрачно рассматривает грубый шов на плече, быстро обрабатывает его вонючей прозрачной жижицей.
— Почему ты позволил себя бить? — сурово спрашивает он. — Не я ли учил тебя, как вести себя в толпе?
— Я защищал д-девушку, — цедит мальчишка сквозь стиснутые зубы.
— Ту самую, из-за которой ты в банде остаёшься? Японку Акеми?
Жиль вздрагивает, будто его ударили, бледнеет. Ксавье возвышается над ним, смотрит строго и прямо. От его взгляда не спрятаться, не уйти. «Таким взглядом можно дырки в человеке делать», — с тоской думает Жиль, а вслух спрашивает:
— Кто т-тебе сказал?
