собирается гроза. Ветер пахнет гарью. Тибо сказал — горит один из цехов по переработке мусора. Тот самый, в котором тайком гнали топливо для бульдозеров. Рене, услышав это, опустил руки. Хотел разораться, но… Сказал только, что те, кто это устроил, идиоты. Что город нужен людям жилым, а не в руинах.
Акеми промолчала. Хотела сказать, что городу и люди живые нужны, а не… но не стала говорить. Рене не любит слушать мнения, отличные от его собственного. Или переубеждает так, что чувствуешь себя потом круглой дурой, или просто злится. И в последние дни это случается всё чаще.
— Рене, — окликает Акеми, глядя в окно через щели жалюзи. — Что идёт не так?
Он поднимает голову, отрываясь от бумажных листков с чертежами. Бледный, небритый, усталый.
— В смысле? А, ну да. Всё идёт не так, мадемуазель Дарэ Ка. К Ядру мы не пойдём, раз топлива нет. Так что всё, что нам остаётся — отбиваться от полиции здесь и прятаться.
Она садится на край стола, постукивает каблуком ботинка по металлической ножке. Хочется сформулировать мысль, чтобы сказать правильно, но у Акеми никогда не получалось красиво говорить.
— Когда всё это затевалось, ты обещал, что всё случится быстро, просто и потерь почти не будет. Я думала, это будет месть Ядру, а страдают все вокруг. Посмотри, что творится во Втором круге. Это же и твой дом…
— Мой дом сожгли чёртовы полицаи! — рявкает Рене, сметая бумаги на пол. — Как и твой, помнишь?
— Помню. Но почему ты позволяешь другим грабить соседей?
— Своим людям я такого не позволяю! Я отвечаю за каждого из своей десятки, а каждый из них — за вверенных ему людей.
Рене хватает с пола исчёрканный грифелем листок, вглядывается в него, комкает, швыряет в угол.
— Если бы твой сопляк не смылся вместе с женой Каро, шансы были бы выше!
— А если бы ты не оставил её на потом, она не сбежала бы вообще! — не выдержав, орёт Акеми.
— Я что — должен был все дела бросать ради неё? Что я должен был делать? Отвечай!
— Да откуда я знаю?!
В дверной проём заглядывает обеспокоенный Тибо.
— Э, парочка, — басит он. — На ваше воркование все серые мундиры Второго круга сбегутся.
Рене зло треплет коротко остриженные волосы и бросает на Акеми раздражённый взгляд.
— Тибо, кто из нашей десятки вернулся?
— Клод, Мартен, Люка. Потерь среди их людей нет, но ничего хорошего не сообщают. Еды взять не удалось. Та ветка Подмирья, что ведёт к птицеферме, залита водой: на нижних уровнях глубина более метра. А официальный подход блокирован дверями. Похоже, Дюран был прав. И хочешь знать, что я думаю?
— Думай уже вслух, — раздражённо отзывается Рене, пробегая пальцами правой руки по жалюзи.
— Именно Дюран сдал своим бомбу под трубой, несущей воду Ядру.
— Обоснуй.
— Если верить Мартену, там сработано чисто и быстро. Полицаи знали, где и кого искать. И бульдозер увели явно по наводке. Его отлично прятали.
Рене с силой лупит ботинком по стене, выбивая куски штукатурки. Акеми с почтительного расстояния вставляет свою реплику:
— Жиль был прав. Люди есть хотят, вот и…
— Заткнись! Не упоминай этого сопляка при мне! — взрывается Клермон.
По стене игольчатым зигзагом бегут ледяные искры. Кристаллы щетинятся во все стороны, растут угрожающе быстро.
— Как найдут ублюдка — своими руками шею сверну! И не смей его защищать, женщина!
Тибо трясётся от хохота, тычет пальцем в сторону разозлённой Акеми:
— Да она его раньше прикончит, Шаман! Ты глянь на неё, а! Как же он у тебя нож упёр, Мишель?
— Не нож, а вакидзаси, — фыркает Акеми. Хватает с колченогой койки штормовку и шагает к выходу.
— Куда? — настороженно спрашивает Рене.
— Хочу пройтись. Тут слишком быстро растёт лёд.
— Намёк понял, — нейтральным тоном отвечает Рене. — И всё же, ты куда?
— Маленький сквер с качелями в моём родном секторе, недалеко от рынка. Когда я прощалась с родными, я обещала быть там каждый день в девять вечера. Я думала, ты помнишь.
Клермон перешагивает через нежную голубую поросль на полу, протягивает Акеми руку:
— Я помню. Извини, детка, я погорячился. Не ходи одна, а? Ты ж приметная.
— Я осторожно. И одна я вызову меньше подозрений, чем с кем-то.
