их – обыкновенные суслики. Обитают только на юге, на севере для них слишком холодно. Мирные и крайне малочисленные земледельцы-вегетарианцы, которые выращивают репу и зерна амаранта. Мирные, если только не трогать их святыню. Но мы же ее трогать не будем. Вот если тронуть – они озвереют и порвут нас на кусочки… Вот так…
– М-м-м… Фатик, перестань, что ты делаешь…
– Моя святыня рядом, ты же не станешь звереть, если я…
– Фатик!
– …буду ее трогать…
– Они нас увидят…
– Очень сомневаюсь – они заняты жертвоприношением.
Виджи снова напряглась, и я поспешил развеять ее страхи:
– Вон та штука, в виде гриба, называется репазиторий, и они приносят ему в жертву урожай репы. Она полая внутри; сколочена из мореных досок и покрыта кровлей. Такая святыня есть в каждой деревне хламлингов. Это одновременно символ их веры и алтарь.
– Алтарь? М-м-м, Фатик!
– Разве мне нельзя трогать
– Фатик!
– Тш-ш-ш… Он же мой, да?
– Твой…
Она задышала отрывисто и немного хрипло, я же продолжил пояснения:
– Никто не знает, из каких глубин пришла вера хламлингов в то, что, если каждый год закладывать в репазиторий репу, которая будет тихо перегнивать, то из нее рано или поздно вылупится мессия. Вегетарианский бог.
– Как… не… обычно… Фа… Фатик…
– Йо хэй хэй йо-о-о! Йо! Йо! Йо!
– Гундосят они, признаться, лучше, чем наш общий гном.
– Они… Фа… Фа… Фа-а-ати-и-ик! – Ее пальцы стиснули мои запястья так сильно, что ногти впились в кожу. – Они и правда странные, – промолвила она, когда отдышалась. Глаза ее налились тем блеском, который для мужчины ценнее всех сокровищ мира.
– Не более странные, чем люди и прочие с их религиозными ритуалами вроде распивания молока черного козла или пожирания лепестков вангрии. И это я не говорю уже про поклонение семи невидимым дарам Чоза и прочие дурацкие обряды. Самозарождение верховной божественной власти в гниющей репе – это концептуально. А свежий урожай репы уже поспел и каждый день в репазиторий засыпается по корзине. Да, сок гниющей репы просачивается сквозь доски и стекает в подставленные лотки. Хламлинги пьют его на своих обрядах и пьянеют. – Я принюхался. – Репа в такую жару гниет быстро. Чуешь запашок?
Тем временем гнома снова прорвало:
Однако я чувствовал себя умиротворенно – временно, конечно. А Виджи… она плавала сейчас на волнах нереальности, и мне было хорошо от того, что хорошо ей.
Мы поравнялись с репазиторием. Этот деревянный гриб-переросток (высотой, наверное, в два тролля) стоял и зверски вонял ярдах в пятидесяти от дороги. Он был окружен хламлингами – навскидку голов двести, они держались за руки, образовав вокруг репазитория пять концентрических кругов. Очевидно, для проведения ритуала явилось все взрослое население деревни, все мужчины и женщины. В серых домотканых одеждах, в больших деревянных башмаках, в широкополых соломенных шляпах, они напоминали уменьшенные копии людей. Глаза на смуглых широких лицах, правда, были великоваты, как и носы, и рты, словно их лепил неумелый кукольник.
По приставной лесенке как раз поднимался староста с плетеной корзиной за спиной. Корзину отягощали янтарные клубни. Староста достиг ската крыши, открыл люк, прорезанный в стене под самой кровлей, и под заунывное пение жителей ссыпал клубни в репазиторий. Судя по тяжелому запаху овощной гнили и стоящим у стен здания лоткам – это была далеко не первая, и даже не десятая акция. Репазиторий был набит под завязку. Я невольно посочувствовал хламлингам. Каждый год в каждой деревне они проделывали одно и то же, а реповый мессия все не являлся. Тем не менее стоило позавидовать силе их веры. Впрочем, у меня был свой алтарь.
– Йо хэй хэй йо-о-о! Йо! Йо! Йо!
– Пахнет! Вкусно пахнет! Хочу-у-у! Пусти меня, ужасная гномша! Пусти, кому говорят! Я хочу туда – оно пахнет вкусно! Это же репа! Репа!
Ох… Я подстегнул лошадей. Гном, сбрендив, внезапно стал реполюбцем.
Авандон в двух минутах езды: здания бедные, обшарпанные. Тем не менее это обманчивый вид. Просто живущие здесь не выставляли богатство напоказ, как в Ирнезе – налоги с роскоши, в отличие от Дольмира, в Одируме собирались исправно.
