поддерживалась бесперебойно, Земле сообщили, что путешественники благополучно достигли цели и приступили к заселению планеты. Потом сообщения перестали поступать, а земляне по разным причинам не смогли снарядить новую экспедицию, чтобы выяснить, что случилось. И вот теперь, спустя несколько веков, Гермес дал о себе знать, подав заявку на вступление в Великое кольцо.
Такова известная мне часть вашей истории, Дезар. Очередь за вами.
— Благодарю, легат. Ваш рассказ помог мне понять многое. И я начну с того места, на котором вы остановились.
Уже в полете, продолжавшемся почти пятнадцать лет, произошли важные события. Я, понятно, не имею в виду естественное течение жизни: старики умирали, дети взрослели, молодые заключали браки, появилось поколение, никогда не ступавшее ногой на Землю. Гораздо существенней перемены в умонастроении людей. В маленьком коллективе, изолированном от общества и наглухо замурованном в скорлупы космических кораблей, неизбежно должны были разрушиться старые связи и возникнуть новые. Земные фетиши, которым астронавты привыкли поклоняться, выглядели нелепыми, отпали правовые табу, лишились прежнего сакраментального смысла традиции. В самом деле, какое имело значение, кто именно вложил средства в организацию экспедиции, когда деньги потеряли всякую цену? За сильными мира сего не стояло больше никакой принудительной силы, и они вынуждены были стать на одну ногу с остальными. Произошла своего рода необъявленная революция. Космос всех уравнял.
Но если утратил могущество капитал, то его приобрело позитивное знание. На первый план выдвинулись те, кто вел корабли, умел обращаться с техникой, обладал практической сметкой, был специалистом в каком-то деле. С высадкой на Гермесе их роль еще более возросла, причем ключевой фигурой стал инженер.
— В увлекательном романе Жюля Верна «Таинственный остров», — вставил Тропинин, — именно инженер Сайрус Смит является душой маленькой группы, попавшей на необитаемый остров. Любопытная иллюстрация к вашему тезису, не правда ли?
— К сожалению, мне не приходилось слышать о Верне, ведь художественных произведений у нас не издают, а книги из библиотеки, вывезенной с Земли, по большей части погибли, растащены или содержатся в особом фонде, доступ куда ограничен. Зато я читал «Робинзона Крузо». Герою этой книги было не до высоких материй, все его помыслы сводились к тому, как разжечь костер, подстрелить дикую утку, соорудить хижину. Словом, выжить. Так вот, среди гермеситских робинзонов были в почете именно подобные умельцы.
Короче, цивилизация наша с самого начала приобрела сугубо техническую направленность. Как всегда бывает в таких обстоятельствах, понадобилось обосновать ее идеологически, за что взялись прихваченные экспедицией гуманитарии — философы, экономисты, политологи, юристы. Мне удалось ознакомиться с хранящимися в архиве протоколами их заседаний. Судя по всему, эти люди вдохновлялись идеей создать образцовую технократию или ученократию на основе модных в конце XX века буржуазных утопий — «постиндустриального общества», «технотронной эры», «информатической цивилизации» и тому подобное. После длительных дискуссий они порешили на том, что в основу гермеситского общественного устройства следует положить принцип профессионализма.
— А кланизм? — спросил Тропинин.
— Он появился позднее. Вообще, легат, первоначальное устройство гермеситского общества было лишено тех крайностей, которые поражают своей нелепостью всякий непредвзятый ум, тем более стороннего наблюдателя. Это можно сказать и об учрежденной отцами нашей конституции системе правления. В ней даже было немало привлекательного, подсказанного искренним побуждением создать образцовый механизм, способный работать, как электронные часы. Любопытная деталь: модель, созданная теоретиками-гуманитариями, была тщательно обследована с математической точки зрения: ее квантировали, разложили на совокупность цифровых коэффициентов, определили численное выражение взаимосвязей между узлами, а затем прогнали все это через электронную машину, которая указала, где образуются слабые места и какие необходимо внести коррективы. Таким образом, это был по преимуществу продукт технической мысли, мало принимавший во внимание филигранную сложность социальных процессов и вовсе игнорировавший такой капитальный фактор, как человеческая психология.
Наконец, творение конституции было завершено, и спустя двадцать лет после высадки колонисты приняли ее всеобщим голосованием. Наиболее важный ее компонент составила Декларация профессионализма. Она провозглашала, что жители Гермеса отныне и навеки отказываются от разделения по национальному признаку и будут считать себя членами одной семьи — гермеситами. Одновременно заявлялось, что единственное социальное различие, которое допускается на планете, — это естественное различие по профессиям.
— Как неотчуждаемые права человека у Руссо и других просветителей.
— Совершенно верно. Вы видите, что здесь трудно усмотреть злой умысел. Наши предки резонно полагали, что разделение труда продиктовано самими условиями существования человеческого рода и, значит, отличие между людьми, как специалистами, носит естественный, природный характер. А чтобы отсюда не проистекало каких-либо элементов неравенства, все занятия объявлялись заслуживающими одинакового уважения.
Что касается системы управленческих органов, то она стала причудливой смесью традиционного парламентаризма и технократической утопии. Вдобавок гермеситы, подобно французам эпохи Великой революции, прошли стадию повального увлечения античной демократией. Отсюда у нас такие должностные лица, как эдилы, квесторы, префекты и тому подобное. Мода на Рим расширилась до моды на все итальянское. Начиная со своей столицы, гермеситы стали присваивать другим городам звучные имена: Неаполь, Милан, Флоренция, Венеция, Падуя, Мантуя, Верона. Более того, многие переселенцы взяли себе итальянские фамилии.
— Вероятно, так появились на Гермесе семейства Монтекки и Капулетти?
— К этому я и веду. Разумеется, сохранились имена других национальных звучаний. Мое, например, французского происхождения, а мой приятель Ферфакс явно из англичан. Впрочем, теперь все это — преданье старины глубокой. У нас нет наций, а есть профессии. В результате длительной эволюции произошло то, что с неизбежностью должно было произойти: положенный в основу конституционного строя и безобидный по своей сути принцип деления людей по специальности в условиях однобокой, сугубо технической цивилизации привел к формированию изолированных друг от друга, замкнутых в себе групп со своими интересами, взглядами, вкусами, обычаями и, главное, языком. Нормальный профессионализм выродился в тотальный. Приблизительно пятьсот лет назад эта дегенерация нашла законодательное закрепление. С тех пор идея кланизма приобрела доминирующее значение, все на ней строится и проникнуто ее духом: производство, быт, семья, школа, управление, даже религия.
— Да, мне рассказали об удивительном технократическом боге Разуме в его девяти ипостасях.
— Идея такой рационалистической веры, обожествления знания, как вам известно, легат, принадлежит все тем же утопистам. У нас ею воспользовались, чтобы хоть как-то возместить отсутствие самого могучего инструмента, формирующего нравственное сознание, — искусства.
— Вот чего я не могу понять, Дезар. Как основатели вашего общества, люди отнюдь не темные, могли выбросить на свалку художественное творчество?
— Дело обстояло не совсем так, легат. Никто не покушался на убийство муз, и на Гермесе не складывали костров из книг. Просто искусство не поощряли, поскольку в глазах фанатичных технократов оно не играло позитивной роли и лишь отвлекало людей от главной жизненной цели — совершенствоваться в своей специальности. Если первое поколение колонистов еще питало пристрастие к литературе, живописи, музыке, то последующие стали от них отвыкать, тем более что никто не печатал романов, не ставил пьес, не снимал художественных фильмов. Иначе говоря, искусство не убивали, оно тихо скончалось само от недоедания.
— И еще один вопрос, Дезар. Ну, хорошо, искусство мешало технократам, не вписывалось в их идеальную схему, и они его похоронили. Но объясните мне, как случилось, что гермеситы, достигнув известных успехов в технике, ухитрились утерять космоплавание? Кстати, где находятся корабли, доставившие пионеров на планету? Всякий раз, когда я спрашивал об этом, мои собеседники предпочитали уходить от ответа.
— Да, этот эпизод нашей истории находится под секретом. Дело в том, уже в первые десятилетия, когда гермеситские порядки приобрели отчетливые очертания, нашлись люди, которым все это не понравилось. Они попытались предостеречь общественное мнение, высказав убеждение, что упор на техническую цивилизацию и обожествление профессионализма может иметь самые пагубные последствия. От них отмахнулись. Им не оставалось ничего другого, как вернуться на Землю, и удалось привлечь на свою сторону нескольких технарей. Власти, естественно, этому воспротивились, произошло столкновение, в итоге которого космолет, готовившийся к старту на Землю, был взорван. И тогда один из фанатиков, пользовавшийся огромным влиянием, заявил, что гермеситы должны уничтожить оставшиеся корабли, как ахейцы сожгли свои суда у стен Трои, чтобы никогда и никто не мог покинуть планеты. Заодно было принято решение порвать связь с Землей, дабы никто не помешал успешному завершению великого эксперимента. Так Гермес оказался на долгие столетия отрезанным от других цивилизаций.
— Скажите, Дезар, неужели все это время не повторялось попыток сопротивления?
— Они были и есть, но лишь в виде пассивного протеста. Заложенная в натуре человека инстинктивная тяга к универсальности неистребима, она прорывается здесь и там вопреки всей давящей громаде гермеситского истэблишмента — законов, церкви, традиций, предрассудков. У нас не принято говорить об этом вслух, но все знают о существовании секты универов. На своих сборищах они поносят тотальный профессионализм и посвящают друг друга в клановые тайны. Гонимые властями, эти люди по-своему ищут способа реализовать истинно человеческую потребность во всестороннем развитии. Однако в наших условиях и эта форма самовыражения поневоле приобрела уродливый вид. Универы отрицают девятибожие, но только для того, чтобы поклоняться все тому же единому божеству — Разуму. Их мысль остается замкнутой в технократическом круге, им не приходит в голову, что само понятие ratio несовместимо с любой религией, включая ту, которая возводит на пьедестал науку.
— Вы правы, когда я спросил у Мендесоны, есть ли на Гермесе ереси, он уклонился от ответа.
— Мендесона? Бородатый начальник канцелярии Сената?
— Да.
Дезар рассмеялся. Тропинин взглянул на него вопросительно.
— Вам покажется это забавным, легат, но дело в том, что Мендесона сам сектант, только другого рода.
— То есть?
— Подобно тому, как в низах общества сложилась секта универов, в верхах сформировалась своего рода масонская ложа. Так вот, бородач — ее Великий магистр.
— И чем же занимаются ваши масоны? — спросил до крайности удивленный Тропинин.
— Да тем же, чем и универы. Вдобавок читают стихи, слушают музыкальную классику, показывают друг другу свои живописные полотна. Печально, не правда ли, что искусство стало всего лишь изысканным развлечением снобов. Для людей, принадлежащих к высшему кругу, это форма творческого наслаждения, испытание возможностей ума. Ревностно охраняя общественный порядок, на котором зиждется их благополучие, они нарушают его втихомолку. Конечно, речь идет о группе избранных, им приходится скрывать свою измену профессиональному кланизму от своих же соратников-обскурантов, что придает
