очередь эти обязанности возложил я. При этом все остались довольны, а магистр особенно. После недели неспешного путешествия мы и достигли реки.
Жаркое южное солнце сменилось ласковым и теплым, а затем стало почти негреющим, равнодушно-холодным, частенько прячась за набегающие тучи. Становилось холоднее, особенно это чувствовалось по ночам. Привалы стали длиннее, а путь, который посольство проходило днем, – короче. На одном из привалов к нам пришел снабженец. Осмотрелся и по-хозяйски уселся на скамейку. Мы с недоумением смотрели на него.
– Я поговорить, студент, – сказал он, заметив, какое впечатление произвело его появление в нашем лагере.
Я улыбнулся и с искусственной добротой в голосе, словно заботливый отец, произнес:
– Слушаю тебя, сынок.
Жулик захлопал глазами, уставился на меня, как на неведомое чудо, и возмутился:
– Какой я тебе сынок, студент? Ты не перегрелся у костра, случаем? – Он раздраженно заелозил на скамеечке, которая жалобно заскрипела под его весом. Маленькие глазки походного интенданта открылись шире и стали меня буравить.
– Ну как же, любезнейший! Еще не так давно вы изволили заметить, что я для вас отец и мать, и даже больше! – Я постарался изобразить удивление и с отеческим осуждением, как взрослый на малолетнего проказника, вперил взгляд в снабженца.
Тот почесал лысый затылок и, подумав немного над моими словами, с кривой улыбкой, которая показывала его недовольство, ответил:
– Так это… я образно выразился. Так сказать, в знак благодарности за помощь.
– А-а, – разочарованно протянул я, – тогда другое дело. Что на сей раз привело вас, уважаемый, к нам в табор?
– Приданое орчанки, студент, – незамедлительно и по-деловому ответил толстяк, сложил пальцы, похожие на сосиски, в замок и продолжил: – Хочу его выкупить у тебя.
Ганга, хлопотавшая у костра, и магистр, который всегда крутился рядом с нашей поварихой, когда она готовила, внимательно на него посмотрели. Я покосился на них, перевел взгляд на толстого жулика и протяжно произнес:
– Интересно… Миллион золотых, уважаемый, и это не обсуждается, – с самой доброй улыбкой, какую мог натянуть на свое лицо, ответил я.
– Что-о-о? Студент, ты не ударился головой? Ему цена тысяч пятьдесят – шестьдесят, а ты миллион просишь! – Толстяк даже подпрыгнул на скамейке, услышав мое непомерное требование.
– Тогда вон с Гангой разговаривай. – Я сразу стал равнодушным и потерял интерес к снабженцу. – Это ее приданое.
Вытянул ноги и стал греться у костра, больше не обращая на снабженца внимания. Тот согласно кивнул и повернулся к орчанке.
– Рена, что у вас в повозках? – пропел он.
Девушка гордо вскинула голову и резко ответила:
– Я – тана!
– О, простите великодушно! – засуетился толстяк. – Конечно, конечно, тана. Так что в повозках? – Его голос сочился патокой, а пухлые щеки раздвинулись в улыбке.
– Я не знаю, – ответила орчанка и кивнула в мою сторону, – он знает.
Снабженец вновь повернулся ко мне, несколько сбитый с толку, но весьма решительно настроенный продолжить разговор.
– Может, вы, тан, скажете, что там? – быстро сориентировался пройдоха, вместо «студента», как обычно он обращался ко мне, называя меня таном.
– А вам зачем? – сделал я вид, что не понимаю, для чего ему нужна эта информация.
– Как – зачем? – Толстяк стал терять терпение. – Я уже сказал, что хочу купить содержимое обозов.
– А я уже ответил вам, уважаемый, что это стоит миллион. – Я говорил обманчиво устало и безразлично, хотя знал, что в повозках товара наберется тысяч на сто – сто пятьдесят. Шелк и жемчуг были только в фургоне Ганги, в остальных – отлично выделанные шкуры, парусина и пеньковые канаты, что очень ценились в Вангоре и в империи у корабелов. По качеству не уступали тем, что делали лесные эльфары, но стоили гораздо дешевле.
– Но это же несерьезно! – воскликнул снабженец и зло зыркнул на меня. Но через мгновение его взгляд опять стал обычным. – Там не может быть товара на мил-ли-он. – Последнее слово он произнес по слогам и очень твердо.
– Не может, – согласился я и еще больше удивил толстого торгаша.
– Тогда зачем… вы, тан, просите миллион? – Он был сбит с толку.
Я пожал плечами и ответил:
– Торговаться я не умею, вот и назначаю сумму, от которой можно немного спустить.
Снабженец снова сложил пальцы в замок и уставился на меня. Он некоторое время что-то обдумывал и наконец спросил:
– Немного – это сколько?
– Ну не знаю… – Я поднял глаза к небу, ища там ответ, потом вернулся к толстяку. – Для начала тысяч пять, наверное, – вроде как нерешительно ответил я.
– Пять! – ахнул снабженец. – Пять тысяч! Да мы сто лет так торговаться будем. Умрем и не успеем порешать, – подвел он итог моему предложению,
