Американец задумался ненадолго и торжественно провозгласил:
Сделал паузу, придумывая заключительную строчку. Потом его лицо просветлело, и он закончил:
Ребятишки снова расхохотались, да так, что двое из них покатились по земле. Тут американец увидел наблюдавшую за происходившим Елену и поспешно обратился к детям:
– Ну, друзья мои, еще один стишок, и разойдемся до завтра.
– Колесо! – пискнула девочка с косами до пояса.
– О, это слишком просто, – отозвался американец.
И, поднявшись, шуганул детей, подув на пальцы, будто на одуванчик. Потом с акцентом, правда не таким сильным, какой ожидала услышать Елена, сказал:
– Надеюсь, дети не потревожили тебя. Они очень общительные, и им легко угодить.
– Нет, нисколько, – ответила Елена. – Где ты выучил такие стишки? Я никогда их не слышала.
Американец весело улыбнулся.
– О, я сам их сочиняю. Ребятишки говорят слово, а я складываю стишок. Когда мне не хватает слов, то говорю бессмыслицу. – Он подмигнул. – Знаешь, я ведь страшное чудовище. Делаю вид, будто играю с ними, а на самом деле заставляю малышей бесплатно учить меня русскому языку.
– Ты очень хорошо говоришь по-русски, – сказала Елена. – Для…
– Ты хотела сказать: для чужеземца. Да, но я не хочу говорить по-русски, как чужеземец. Я… можно я тебе кое-что расскажу?
– Да, – сказала она, – расскажи!
Он похлопал по концу бревна, предлагая ей сесть, а сам вежливо передвинулся на противоположный конец.
– Ты, конечно, слышала обо мне: о том, как я застрял здесь и как стал слугой отца Астуриаса. Но ты и представить себе не можешь, как тяжело мне далась минувшая осень! Мне порой казалось, что я сойду с ума.
Знаешь ли, там, в Америке, я думал о языке не больше, чем о воздухе, которым дышу. Никто ведь не посвящает стихов воздуху. Но лишиться его!.. Представь себе молчание, в которое я был погружен, не имея никого, с кем можно было бы поговорить. Отец Астуриас живет в маленьком домике в лесу, и хотя туда время от времени заглядывали гости, никто из них не говорил по-английски. Я оставался наедине со своими мыслями, но слова, в которые я облекал их, из-за продолжительной невостребованности казались чем дальше, тем более странными и незнакомыми. Порой я целыми часами пытался вспомнить, как то или иное слово сочетается с другим. А еще хуже было то, что старик очень мало говорил. По мере того как слабел его рассудок, он все глубже и глубже погружался в молчание. Он отказывался от использования языка, за овладение которым я отдал бы половину души.
В такой обстановке любое слово, которое этот поневоле ставший молчуном старик ронял из скупого на звуки рта, было для меня все равно что золотая монета, брошенная в пыль перед нищим. Помню, однажды, после трехдневного молчания, отец Астуриас поднял кружку и сказал: «Молоко». Молоко! До чего же восхитительное слово! Я принес кувшин и налил ему молока. Я объяснял, указывая на кружку: «Молоко!» А потом я плясал по комнате, распевая: «Молоко, молоко, молококолококо!», пока старик не рявкнул: «Заткнись!»
Елена рассмеялась.
– Той ночью я долго не мог заснуть и много раз повторял: «Молоко» и «Заткнись». Тогда-то, наверно, я и влюбился в ваш изумительный, замечательный язык.
Всю зиму я крутился вокруг доброго батюшки и выдумывал различные хитрости, чтобы заставить его произносить новые слова. Бывало, я наливал воду и говорил: «Молоко», чтобы он рассердился и буркнул: «Вода». Таким образом я узнал слова «хлеб», «пол» и «лестница». Из того, что он бормотал себе под нос, я усвоил фразу «Нам нужны дрова для печки», понял, что означают слова «Еще похлебки» и что, если он говорит: «Вкусно!», это значит, что ему понравилась приготовленная мною еда. Ты посмеешься над этими мелкими победами, но они дали мне основы вашей грамматики.
У отца Астуриаса было лишь две книги – Библия и словарь, и когда я наконец разгадал тайну вашего алфавита, они сделались для меня бесценными. Я начал вслух читать ему Библию. Ему это доставляло большое удовольствие, и в минуты просветления он поправлял мое произношение и раз-другой ответил на мои вопросы о значении или происхождении тех или иных слов. Хотя, к сожалению, эти просветления случались редко. Когда же приходили гости, я говорил со всей возможной почтительностью отрывочными фразами и разными хитростями вынуждал гостей на ответы, из которых узнавал все новые и новые тайны вашего языка.
Из темного туннеля этой зимы я вышел на свет отчаянно влюбленным в русский язык. Настолько, что теперь мечтаю посвятить остаток жизни сочинению на нем стихов и рассказов. Но для этого я должен овладеть им куда лучше, чем сейчас. – И вдруг он спохватился: – Где же мои манеры? Я ведь даже не спросил твоего имени.
Елена представилась и добавила:
– Но ты и своего не назвал.
