отдернул руку. А когда стал вытягивать трубку из кармана, покалывание вдруг прекратилось.
От Симеона не укрылось, что Найл на миг изменился в лице.
– Что там еще?
– Ничего. – Найл решил, что это какой-нибудь очередной выкрутас атмосферы Дельты. Милон встал.
– Я, пожалуй, на минуту все-таки присяду под дерево.
– Только не задерживайся, – наказал Симеон. – И прихвати «жнец».
– «Жнец»? – недоуменно переспросил Милон.
– С Дельтой не шутят.
Найл, решив, что пара минут под деревом развеет вызванную едой сонливость, подхватил «жнец» и двинулся следом за Милоном. Поднялся и Манефон.
Когда Милон пригнулся, собираясь поднырнуть под ветви, те, показалось, чутко вздрогнули. Найла вдруг пронзило ощущение немой угрозы. Шевеление напоминало жадное желание голодного животного. Найл невольно остановился и крикнул:
– Эгей, осторожнее там!
Но не успел договорить, как дерево захлопнулось, будто ловушка тарантула-затворника. Милон пронзительно вскрикнул; голос донесся уже из-под ветвей, сомкнувшихся, словно кулак.
Найл вскинул «жнец», собираясь пальнуть, но вовремя сдержался. В этой трепещущей груде листьев, притиснутых к стволу, невозможно было различить, где находится Милон. Однако истошное «помогите!» вывело его из оцепенения. Нацелясь на макушку дерева, Найл нажал на спуск и плавно повел стволом из стороны в сторону. Дерево зашипело рассерженной змеей, посыпались отрезанные ветки, обдавая на лету брызгами сока. Но нижние сучья, похоже, продолжали упорствовать. Более того, они сжали ствол с такой силой, что некоторые даже затрещали. Дерево стало заваливаться. Найл отпрыгнул, и тут крики неожиданно смолкли.
Один из сучьев ударил с такой силой, что сшиб Найла с ног. Дерево рухнуло в нескольких метрах.
Отгибать ветви было неимоверно трудно, все равно что разжимать намертво стиснутый кулак. Однако здоровяк Манефон совладал-таки с одной из них и крикнул:
– Я его вижу! «жнец» сюда!
Найл подал оружие. Манефон, примерившись, аккуратно отрезал кусок двухметровой длины. Ветви внезапно разжались. Разметав их в стороны, Симеон вызволил Милона. Лицо у юноши было синюшное, одежда набрякла кровью.
Склонясь над неподвижным телом, Симеон разорвал на нем тунику и приник ухом к его груди.
– Дышит. Принесите кто-нибудь воды. – Подоспел со своей флягой Доггинз. Симеон плеснул пригоршню воды Милону на лицо, другой стер у него кровь со лба. Найл со злостью смахнул слепня, пытавшегося пристроиться у Милона на груди. Насекомое отлетело в сторону. Милон открыл глаза и попытался повернуть голову.
– Как ты?
Милон попытался ответить, но язык плохо повиновался. Слепень опять попробовал пристроиться и шлепнулся оземь от удара ручищи Манефона; секунда, и он хрупнул у него под ногой и воздух наполнился специфическим запахом.
Они освободили Милона от туники и омыли ему тело холодной водой: выяснилось, что кожа у бедняги сплошь усеяна язвочками и царапинами. Создавалось впечатление, что кожа проколота тысячей шипов. Помимо этого у него из обеих ноздрей шла кровь. Когда Симеон взялся ощупывать ему конечности, выясняя, нет ли переломов, Милон, стиснув зубы, судорожно всосал воздух и лишился чувств.
Симеон поглядел сверху вниз на раздувшуюся лодыжку.
– Переломов, по-видимому, нет. Но ходить он не сможет несколько дней.
Доггинз досадливо застонал.
– Что же теперь делать?
– Есть только два пути. Или соорудить носилки и отнести его назад, или оставить здесь.
Милон открыл глаза.
– Идите дальше, – заплетающимся языком пролепетал он.
Товарищи переглянулись меж собой.
– Придется мне остаться с ним, – сказал Симеон. – В одиночку ему здесь не продержаться.
Милон попытался приподняться на одном локте.
– Ничего, продержусь. Ничего мне не сделается. В конце концов, я сам во всем виноват…
– Да уж точно, дурня ты кусок, – сердито сверкнул на него глазами Доггинз.
– Нет, это моя оплошность, – вмешался Найл. – Меня пытались предупредить. – Товарищи недоуменно посмотрели на него. – За несколько минут до
