но про Кубок расспрашивала только одна. Я сообразила, что знакомство со всеми этими людьми мне на пользу, потому что это друзья теток. Раз их друзья теперь знают меня, дочку Даниэля, им будет неловко, если я вдруг пропаду.
Когда все разошлись, я предложила помыть посуду, но мне не позволили. Меня решительно не допускают в кухню. Даниэль скрылся в кабинете, а я здесь, наверху, якобы легла в постель.
Завтра в Кардифф, поездом. Надеюсь, что тетушка Тэг меня встретит. Она не ответила на мое письмо. Если не встретит, доеду до долины автобусом. У меня есть ключ от дедушкиного дома. Обязательно надо поговорить с Глорфиндейлом, хотя добиться от фейри прямых ответов очень не просто. Но я должна попытаться.
Четверг, 27 декабря 1979 года
В поезде, в углу маленького купе, которое пока что в моем распоряжении. Земля покрыта инеем, как сахарной глазурью. Солнце то и дело выглядывает из-за туч, поезд мчится, и на поворотах мне видны вдали уэльские горы, все ближе и ближе. Люблю поезда. Сижу здесь и чувствую связь с прошлым разом, когда так сидела, и в лондонском поезде тоже. Словно подвешена посредине, и быстрое движение куда-то и откуда-то тоже промежуточное. В этом есть волшебство, не то, которое творишь, а то, которое просто есть и всему придает цвет и восторг.
Я не позволила дырявить мне голову, чтоб подвешивать сережки и отнимать волшебство. И свободна, хотя бы пока, хотя бы пока поезд несется мимо Черч-Стреттона и Карвен-Армс, оставив позади Шрусбери и еще далеко от Кардиффа. Об этом немножко написано в «Четырех квартетах», попробую найти, когда доберусь до книги.
Не знаю, бывает ли колдовство проще, чем заставить кого-то делать то, что он сам хочет, да еще с вещами, которые желают того же. Они покупают ему одежду. Они покупают ему обувь. Покупают стаканы и виски. Дом и мебель принадлежат им. Он хочет пить виски, и кресло того же хочет, и стакан, так что нет ничего проще, чем заставить его так напиться, чтобы он не смог довезти меня до вокзала. Странно только, что я сама до этого не додумалась. Но не уверена, что сумела бы его остановить, не колдуя, даже если бы это было разумно. Я бы не стала, хоть они это и делают. Если он с самого начала их любил, если был им благодарен, они на все пойдут, чтобы так и оставалось. Наверное, они год за годом колдовали больше и больше, понемножку, не желая ему повредить, но и не отпуская, опутывая его паутиной чар, чтобы он остался, поступал, как им хочется, лишился воли. Чтобы разорвать такое, нужно очень сильное средство.
Бедный Даниэль. Он только с Сэмом свободен и еще с книгами. Книги трудно использовать для колдовства. Во-первых, массовые изделия, особенно новые, плохо подходят для индивидуальной магии, они скорее участвуют в магии целого. Магия масспродукции существует, но она размазана так, что не ухватиться. А с книгами тем более: книга как предмет – это не книга, не главное в ней, а магия работает с предметами большей частью. (Нельзя мне было колдовать на карасс, я и наполовину не понимала, что делаю, и чем больше размышляю, тем яснее это вижу. Я не могу по-настоящему об этом жалеть, потому что люди, с которыми можно поговорить, дороже рубинов, дороже всего на свете, но я точно не стала бы этого делать, будь я умнее. Или не в таком отчаянии.)
На вокзал меня отвезла Антея. Я знаю, что Антея, потому что она сама сказала, хотя, конечно, вполне могла соврать. Для близнецов это просто, мне ли не знать. (Интересно, различает ли их Даниэль? Надо бы его спросить.) Две остались дома, думаю, чтобы за ним приглядывать.
– Даниэль сегодня немножко не в духе, – сказала одна с улыбочкой, выкладывая на стол мерзкие холодные тосты. – Так что на вокзал тебя отвезет Антея.
– Уши прокалывать не буду, – ответила я, снова прикрыв их ладонями.
– Хорошо, милая. Может быть, с возрастом это пройдет.
В машине Антея не говорила о серьгах. Я болтала про школу, про Арлингхерст, старост и Дома, и всеми силами делала вид, что сама собой превратилась в Приятную Племянницу, так что и колдовать ни к чему. Было трудно, потому что я, конечно, раньше так себя не вела, так что, пожалуй, для правдоподобия надо проделывать это более постепенно, а не с ходу копировать Лоррейн Паджетер в полный рост. Машина у Антеи серебристая, среднего размера, не знаю, как называется, хотя, будь я настоящей Приятной Племянницей, я бы спросила, чтобы сравнить с другими в школе. Внутри отделка кожаная, намного новее, чем у Даниэля. С пассажирской стороны на козырьке от солнца зеркальце. Я ездила на этой машине и раньше, по магазинам, но сидела всегда сзади. Они рулят по очереди и по очереди садятся вперед. Правда, они очень странные. Стольким могли бы заниматься. Могли бы лечить вязы от голландской болезни. Могли бы путешествовать по свету.
В Шрусбери она остановилась не у вокзала, а у ювелирного магазинчика с объявлением в витрине: «Прокалываем уши».
– До поезда еще есть время, – сказала она. – Я захватила твои колечки.
– Буду кричать, – предупредила я. – И затащат меня туда только силой.
– Жаль, что ты такая глупенькая, – проговорила Антея взрослым «голосом, в котором больше было грусти, чем гнева».
Я не знала, что сказать. Не знала, что и сколько ей известно о том, почему я не даюсь. Мне показалось и до сих пор так кажется, что лучше как можно больше оставить невысказанным. Начни я толковать о чарах, она бы узнала, что я знаю, да еще с полным основанием могла бы заявить Даниэлю, что я не в себе.
– Я категорически отказываюсь прокалывать уши, – как можно тверже объявила я. И вцепилась в сумочку, которую держала на коленях, для
