равновесия. – Я не хочу вредничать, не хочу устраивать сцену на улице или в магазине, но, если придется, устрою, тетя Антея.
При этих словах я взялась за ручку двери, приготовившись, если что, выпрыгнуть. Вторая моя сумка лежала в багажнике, с книгами и одеждой, но все по-настоящему необходимое я собрала в той, что на коленях. Некоторые книги жаль было бы потерять, но их в крайнем случае можно снова купить. Хайнлайн пишет, что нужно всегда быть готовым лишиться багажа, и я готова. Я понимала, что бежать в буквальном смысле не смогу, но подумала, что, если я выскочу из машины и заковыляю по улице, ей придется за мной гнаться, и она застесняется перед знакомыми. Кругом уже ходили люди, даже в такой ранний час. А если бы дошло до драки, в этот раз она была бы одна. Пусть у меня хромая нога, зато есть палка.
Так мы посидели немного, а потом она поморщилась, включила зажигание и отъехала. На вокзале она купила мне обратный билет, поцеловала в щеку и пожелала хорошо провести время. Смотрела она… я не знаю. Думаю, она не привыкла, чтобы ей перечили.
Магия сама по себе не зло. Но, кажется, людям она ужасно вредит.
Пятница, 28 декабря 1979 года
К Кардиффу поезд подъезжал под дождем, и весь потрясающий иней в городе был смыт. Тетушка Тэг не встречала меня на вокзале. Я подумала, наверное, она слишком обиделась, что я не приехала помогать на Рождество, и не хочет меня видеть. Я вышла со станции, зашагала к автобусной остановке, к автобусу до долины, и тут спохватилась, что у меня по-прежнему всего 24 пенса, две монетки по десять и две по два в кошельке – большие, как тележные колеса, и такие же бесполезные. Я ломала голову, где взять еще денег. У меня на почте лежит несколько фунтов, но чековую книжку я с собой не брала. И людей, у которых я могла бы попросить в долг, не было на кардиффском вокзале среди дождливого дня. А моя дурацкая нога опять разболелась, как дура. К счастью, я не дошла до решения голосовать на дороге – я так делала, но только когда сбежала. На стоянке разворачивалась оранжевая машинка тетушки Тэг. Я захромала к ней, спеша перехватить, пока она не опустила в счетчик плату за стоянку. Она мне очень обрадовалась и не корила. Она считала, что я приеду следующим поездом. Я подумала, что успела раньше, потому что тетя Антея оставила запас времени, чтобы проколоть мне уши.
Это второй раз – второй раз
Тетушка Тэг живет в маленькой современной квартире в чистеньком квартале. Его весь построили, по-моему, лет десять назад. В нем есть изогнутая торговая улочка с жуткой булочной и дома на шесть квартир, трехэтажные, с газонами между ними. Ее квартира в среднем. Тут не так… в смысле, не хотела бы я здесь жить. Все очень новенькое, чистенькое и модное, но без своего характера, и все комнаты прямоугольные, и потолки очень низкие. Думаю, тетушка Тэг выбирала жилье себе по карману и в районе, безопасном для одинокой женщины. Или, может, ей хотелось иметь собственное жилище, совсем не похожее на родной дом: с современной обстановкой и без волшебства. Она всегда, логично и разумно, ассоциировала магию, фейри и все такое с моей матерью, которая четырьмя годами старше нее. Поэтому тетушка Тэг не желала иметь с ними дела – так же, как с Лиз. Она живет сама по себе, с красивой, но невероятно избалованной кошечкой Хурмой. Хурма прыгает с подоконника на козырек над входной дверью, а оттуда на землю. А вот обратно ей этим путем не вернуться, она поднимается по лестнице и мяукает под дверью.
Мне квартирка сразу нравится и не нравится. Я восхищаюсь, как в ней чисто и опрятно, какие пышные коричневые диванчики (теперь они для меня низковаты) и голубые столики. И я вижу, что калориферы хорошо работают. Когда она их купила, незадолго до бабушкиной смерти, все мы ужасно восхищались таким новшеством. Но на самом деле я больше люблю старые вещи, тесноту и камины и подозреваю, что тетушка Тэг тоже, хотя ни за что не признается.
«Моя» комната здесь маленькая, в ней кровать и стеллаж с тетушкиными книгами по искусству. И на стене две потрясающие картины Хокусая – явно иллюстрации к сказкам. На одной два испуганных японца отбиваются от гигантского спрута; на другой те же двое со смехом прорубаются сквозь огромную паутину. Не знаю, кто они и как их зовут, но в них тонны индивидуальности, и я люблю лежать, разглядывая их и воображая другие их приключения. Мы с Мор рассказывали о них друг другу. Тетушка Тэг купила их в Бате вместе с кремово-коричневым марокканским покрывалом, которое повесила на стену в гостиной.
Я лежу и пишу, а Хурма мяучит под дверью, просит впустить. Если не открыть ей, так и будет орать. А если встать и дохромать до двери (каждый шаг – маленькая победа), она войдет, презрительно посмотрит, развернется и уйдет. Она черепаховой окраски, с белым подбородком и брюшком. Она видит фейри – конечно, в Абердэре, где они есть, а не здесь. Я наблюдала за тем, как она их видела и окидывала тем же пренебрежительным взглядом, что и меня, но все равно присматривала, чтобы мы ничего не натворили. Тетушка Тэг нарисовала, как она лежит на фоне марокканского покрывала – цвета чудесно гармонируют, – и на ее картине она выглядит прекраснейшей, милейшей и кроткой кошечкой. А на самом деле она терпит ласку примерно полминуты, а потом вцепляется тебе в руку. У меня от Хурмы больше царапин, чем от всех котов вместе взятых, и у тетушки Тэг запястье часто исцарапано. Но все равно она ее обожает и сюсюкает с ней, как с младенцем. Вот и сейчас воркует: «Кто у нас красавица? Кто лучше всех на свете?» С «красавицей» я готова согласиться, учитывая окраску и аристократические повадки, но «лучшая», по-моему, требует еще и хороших манер.
