сестре грудины вспарывать и из них сердца вынимать, уже знаю. Имею опыт.
— Будем терпеть? — взвизгнула Стефа. — Порвать его на куски! А после — вон того! У него сила, вы же ее чуете, сестры! Не должен он отсюда уйти!
— Насчет силы, — как-то даже обрадовался оперативник. — Хорошо, что упомянули. А вы лесному хозяину рассказали о том, чью именно жизнь в его лесу собираетесь забрать, да еще и с помощью ритуала? И что с ней непринятая вон тем парнем сила выйдет, которую вы до конца собрать все равно не сможете? Вот он обрадуется, когда выяснит, что теперь тут не один живет, а с неприкаянной сущностью, которая нового вместилища не нашла. А благодарить-то как вас будет! Думаю, так, что вы за пределы своей Лозовки до конца дней даже нос высунуть не сможете.
Какой тут шум поднялся вокруг — это словами не описать. Скрипели деревья, трещали ветви, что-то скрежетало так жутко, что бедная Маринка, по- моему, даже заплакала от страха.
Старшая ведьма посмотрела на Нифонтова, потом на нас, оскалилась и убрала нож. Точнее, он будто втянулся ей в руку.
— Расходимся миром, — сообщила она Нифонтову. — Пока — миром.
— Насчет «пока» — полностью согласен, — сказал тот, и не подумав убирать оружие. — Таких, как ты, давить надо. И чем скорей, тем лучше.
— Заезжай в гости, оперативник, — осклабилась старуха, показав острые, как иголки, зубы. — Буду ждать.
— Заеду, мать, заеду, — посулил Нифонтов. — С друзьями. Непременно. И скоро.
— А ты, племянничек, не радуйся особо, — обратилась ко мне Стефа. — Я все равно твое сердце вырву и съем.
— Подавишься, — неожиданно для себя самого выдал ответ я. — Оно жесткое, а у тебя зубы гнилые.
Рыжая Евгения одобрительно хохотнула. Она так и не опустила пистолет.
Ведьмы дружно взлетели вверх, почти до верхушек деревьев, раздался хлопок, и следом за ним — хлопанье крыльев. В свете луны мелькнули три птичьих силуэта.
— Ф-фух, — выдохнул Нифонтов. — Однако вечер задался. Жень, да убери ты свою пукалку, толку-то от нее. Что ты с ней как курица с яйцом носишься?
— Мужчина, уже все? — слабым голосом спросила у него Маринка. — Нас сегодня не будут убивать?
— Нет, не будут, — заверил ее оперативник, убирая нож.
— Хорошо, — пробормотала моя спутница, отпустила мое плечо, повернулась лицом к лесу, что-то пробормотала и согнулась в поясе.
Ее тошнило.
— Вы как тут оказались? — задал я Нифонтову вопрос, который, как мне показалось, следовало задать первым.
— Детали потом, — сказал он мне. — Давай будем последовательными и для начала выберемся из леса.
— Мы об этом уже несколько часов мечтаем, вот с ней. — Я показал на Маринку, которая так и стояла согнувшись. — Но все никак.
— Ничего, — потрепал меня по плечу Нифонтов. — Глядишь, со мной получится.
И правда — по тропинке, которая оказалась там, откуда они с Мезенцевой пришли, мы минут за семь бодро дотопали до потерянной дороги, где обнаружился дорогой внедорожник, здорово забрызганный грязью.
— Спасибо, батюшка лесной хозяин, — нараспев сказал Нифонтов, повернувшись лицом к лесу. — За то, что выслушал, за то, что помог. Не побрезгуй угощением. Не тот нынче хлеб, я знаю, но какой есть.
Он залез в машину, достал оттуда кругляш «Столичного» хлеба, завернутый в белый холщовый лоскут, а после отнес его в лес, положив на ближайший пенек.
— Еще раз спасибо тебе. — Оперативник поклонился в пояс, его жест повторила и Мезенцева.
Я поспешно согнулся, всем существом ощутив, что необходимо это сделать. Да еще и Маринку толкнул, прошипев:
— Кланяйся!
И снова без ветра зашумели деревья. А потом откуда-то из-за кустов послышался старческий ворчливый голос:
— И тебе спасибо, парень. Заходи в гости, если мимо проходить будешь.
— Не премину, — заверил невидимого собеседника Нифонтов и скомандовал: — Ну, все. По коням.
Первые минуты мы ехали молча, а потом я все-таки спросил у оперативника:
— Это был леший?
— Лесной хозяин, — поправил меня он. — Леший — это леший. Тут не все так просто…
— Не все так просто? — каким-то непривычно тонким голосом сказала Маринка. — Не все так просто? Смолин, гад ты… Меня же чуть не убили! Ненавижу тебя!
И она несколько раз ударила меня по плечу.
Ее губы тряслись, лицо было мертвенно-бледное.
— Сама виновата. — Я схватил ее руку, которой она собралась оцарапать мне лицо. Не хватало только этого, мне пореза на ладони достаточно. —