— Томас, Томас! Вставай!
Пробудившись, он первым делом проверяет сорочку, подушку, одеяло — чисто ли. Проверяет быстро, механически, еще полусонный: проводит ладонью по коже в поисках предательских хлопьев сажи.
Только потом он задается вопросом, который час и кто не дает ему спать.
Конечно, это Чарли. Из-за горящей свечки, которую Чарли держит в руке, его лицо непрестанно меняется. Вот оно застыло, так, будто составлено из пятен света и тьмы. Вот оно всколыхнулось: глаза, нос, губы беспорядочно задвигались, меняя положение; по рыжеватым волосам пробежал отблеск пламени.
— Чарли? Который час?
— Уже поздно. То есть рано. Говорят, что скоро два. Хотя черт его знает, откуда это известно.
Чарли наклоняется к нему, желая что-то шепнуть. Свеча ныряет вместе с ним, разбрасывая тени по кровати.
— Это Джулиус. Он говорит, что все должны собраться. В умывальне. Немедленно.
Дортуар наполняется движением. Бледные фигуры потягиваются, поднимаются, перешептываются, собравшись по двое-трое. Поспешность борется с нежеланием. Свечей наперечет; лунный свет за окнами, отражаясь от снега, заливает стекла призрачным молочно-белым сиянием. Вскоре открывается двустворчатая дверь, и процессия выходит в коридор. Никто не хочет быть первым или последним — ни Чарли, ни Томас, ни даже немногие мальчики, удостоенные особой благосклонности. Лучше всего затеряться в толпе.
Кафельный пол леденит ноги. Умывальня — это просторная комната, по периметру которой установлены раковины. Раковины широкие, из белого фарфора, сплошь покрытого паутиной трещин — слишком тонких, чтобы нащупать пальцем: их словно нарисовали острым карандашом. В дальнем конце выстроились туалетные кабинки, а за ними, в длинном узком приделе, выстроены в ряд ванны, квадратные, выложенные бледно-зеленой плиткой. Пол умывальни имеет едва заметный наклон к центру. Это становится понятно, если пролить на пол воду. Она собирается в ручейки и стекает к самому низкому месту. Там, как раз посреди умывальни, находится сливное отверстие, небольшое, прикрытое осклизлой металлической решеткой, которая наполовину забита волосами и грязью.
В этом месте он и поставил стул. Он — Джулиус. Мальчики младших классов называют его Кесарь, а не Цезарь — так учил произносить это слово преподаватель латыни. Переводится как «назначенный император». Следующий правитель. Из всех, кто собрался в комнате, одет он один: брюки отглажены, полуботинки начищены до блеска. Он без куртки, но в жилете, чтобы привлечь внимание к рубашке: от лилейной белизны рукавов больно глазам. Когда он шевелит рукой, накрахмаленное полотно издает звук — нечто среднее между шорохом и хлопком, в зависимости от быстроты движения. Ты прямо-таки слышишь, насколько она чиста. И, соответственно, насколько чист он. Никакое зло не смеет коснуться его. Из всей школы Джулиус ближе всех к святости.
Он кладет ладони на спинку стула и наблюдает за тем, как мальчиков накрывает волна страха. Томаса она тоже окатила. Дело тут не в храбрости, думает он, а в физической силе. Это как прикосновение ветра к лицу в ненастный день. Ты не можешь не чувствовать его.
— Мы устроим лотерею, — негромко объявляет Джулиус, не поприветствовав никого, и один из его подручных, широкоплечий парень лет восемнадцати, выходит вперед с карандашными огрызками, стопкой бумажных квадратиков и большим мешком. В таких мешках обычно хранят картошку. Еще из них мастерят пугала. Мешок вроде этого надевают человеку на голову перед тем, как его повесить. «Выдумки», — говорит сам себе Томас, беря бумажку и карандаш, чтобы написать свое имя. Томас Аргайл. Титул он не указывает. Бумажка исчезает в мешке.
Томас не знает, в чем состоит хитрость Джулиуса, но тот наверняка хитрит. Возможно, он помечает бумажки. Или просто делает вид, что читает имя с листочка, взятого из мешка, а сам называет того, кого выбрал заранее. Единственный человек, который мог бы подтвердить добросовестность его действий, — это все тот же преданный помощник, раздающий бумажки. Джулиус закатывает рукав перед тем, как сунуть руку в мешок, будто собирается искать грех на дне мутного пруда. Будто для него настолько важно не запачкаться.
Первое имя становится сюрпризом. Коллингвуд. Один из приближенных Джулиуса — «стражей», как они любят называть себя, и к тому же староста, который держит у себя ключи от дортуара и пользуется доверием учителей. Выбор Джулиуса на мгновение озадачивает Томаса. Потом он все понимает. Это демонстрация справедливости, напоминание о том, что правила распространяются на всех. Каждому есть чего бояться.
— Коллингвуд, — вторично произносит Джулиус, называя одну фамилию, без имени. Здесь они обращаются друг к другу только так. Имена — это для друзей, для бесед по душам. И для Джулиуса.
Приходится повторить фамилию трижды, прежде чем Коллингвуд делает шаг вперед. Нет, он не намерен сопротивляться. Просто он не в силах поверить собственным ушам и оглядывается в поисках объяснений. Но мальчики, стоявшие вокруг него, давно отодвинулись; они прячут глаза, словно могут заразиться от одного только взгляда Коллингвуда. И вот он наконец выходит, обхватив грудь руками: высокий, неуклюжий парень с кислым из-за катара дыханием.
Коллингвуд садится на стул, и его ночная сорочка задирается до середины бедра. Он пытается улыбнуться. Джулиус с готовностью улыбается в ответ,
