Дым

там не танцует. Только при проходе мальчика она поднимается и парит в воздухе, словно черный снег.

— Так ты едешь со мной как нянька или как шпион Траута?

Они опять сидят на полу умывальни — за ваннами их не видно. Сверху, там, где под самым потолком перекрещиваются медные трубы, сидит паук в треугольнике паутины. Может быть, он мертв — попал в собственную ловушку и погиб. А может быть, и нет.

Чарли пропускает вопрос мимо ушей. Допустим, Томас злится, но ведь и он, Чарли, тоже. Оба сняли сорочки на тот случай, если начнут дымить. Пятен быть не должно.

— Надо было рассказать мне, Томас, — говорит он. — Я же твой друг.

Томас отвечает, не глядя на Чарли:

— Да, Чарли, ты мой друг. Но останешься ли ты моим другом, когда я убью кого-нибудь? Когда я стану той женщиной в петле, а тебе будет казаться, будто моя грязь запачкала твою душу? — Он сердито сплевывает, и от слюны поднимается белый дым. — Я гнию. Изнутри. Тут у меня растет что-то, похожее на рак. — Забыв раскрыть сжатую в кулак ладонь, он трет грудь и живот. — Ренфрю говорит, что на континенте есть машина… Ты становишься перед чем-то вроде зеркала, и в нем видна твоя грудная клетка. Кости, если посмотреть туда, белы как снег. А твой дым похож на туман. Чем чернее дым, тем светлее его отражение. — Он снова сплевывает и смотрит на струйку дыма. — Через год-другой я буду сиять как ангел от своей черноты.

Чарли не знает, что сказать. Он уже думал о том, как пересказать Томасу беседу с директором. «Тебя можно излечить», — хочет он сказать, но слова застревают у него в горле.

Когда-нибудь тебя можно будет излечить.

Это совсем не одно и то же.

— Ты с ним знаком? — спрашивает Чарли. — С дядей, который тебя пригласил?

— Видел его в детстве однажды. Вместе с женой. Помню только лысого мужчину и женщину в нарядном платье на другом конце комнаты. Я был слишком мал, чтобы меня представили. Ну, ты знаешь — детские годы греха.

Чарли видит, что Томас снова сплевывает, и понижает голос до шепота:

— Почему ты не можешь поехать домой на Рождество?

Томас фыркает. Струя воздуха окрашена темным цветом.

— Там никого нет. Мать умерла.

— А твой отец?

— Умер. — Теперь он дымит — и через рот, и через кожу. — Опозорен.

— Что он сделал, Томас? Скажи мне.

— Что он сделал? Избил человека до смерти.

Слова падают жестко, коротко, безжалостно. «Вот я какой, — словно говорит Томас, — весь перед тобой, как на ладони». Но также: «Не дави на меня сейчас. А то сломаюсь».

Чарли слышит это и сдерживает дрожь.

— Он избил человека, — повторяет он бестелесным голосом. — Очень хорошо. Как любезно с его стороны. Значит, мы сможем провести каникулы вместе.

Сердце Томаса бьется раз, другой, прежде чем он может что-то сказать или сделать. Его дым меняется, светлеет, становясь скорее серым. Один подросток выдыхает смесь эмоций, второй вдыхает ее. Инфицировать — значит поделиться бременем.

— Придурок.

— Всегда пожалуйста.

Чарли ждет, пока дыхание обоих не выровняется и его кровь не очистится от дыма Томаса. Он словно вернулся в дом после бега наперегонки со штормом — слегка сожалея, что все кончилось. Потом он меняет тему:

— Где ты был целый день? Я обыскал всю школу.

Вопрос преображает Томаса, заставляет его на время забыть о своей обреченности. Он таинственно ухмыляется:

— Ну, сначала я был у Ренфрю. Сидел там целых три часа. А потом я отправился к Фойблсу, чтобы тот помог мне с математикой. — В его глазах мелькает насмешка. — Он весь занервничал: пришел, понимаете, демон в обличье школьника.

— По математике? Но у тебя с ней все в…

В ответ Томас раскрывает кулак, который не разжимал с тех пор, как вышел из дортуара. В нем лежат два небольших кубика, прозрачных, как сосульки. Сначала Чарли не понимает, что это такое, но спустя две секунды его озаряет догадка. От восторга и ужаса спина его холодеет.

— Он поймет, что это ты, — шепотом говорит он.

— Может быть. Там лежало пять штук. Но кто знает, вдруг он не пересчитывал.