– Если смотреть под углом, то кажется, что они бегут к нам, а если прямо, то они убегают куда-то туда.
Святоша лениво махнул рукой в направлении кормы, потом передумал и показал поперек корпуса. Ламар не ответил. Он долго смотрел под ноги, на плещущуюся о борт воду, потом спросил:
– Что это?
– Это волны, – подсказал Гай.
– Во-о-олны… – протянул Ламар, попробовав на вкус незнакомое слово.
Гай выглянул из-за его плеча, туда, куда смотрел Ламар. Теперь вода не казалась мутным стеклом. Она отливала прозрачностью, от нее исходила свежесть, и главное, она бежала, неся на волнах баржу.
А как пьянил воздух! Гай вдыхал его и чувствовал, что готов раствориться в нем, до основания распавшись на молекулы, превратившись в легкий туман над голубой зыбью.
– Хорошо… – не выдержал он нахлынувших чувств.
– Божественно, – согласился Святоша.
Они не заметили, как рядом появился Дрэд. Блуждающая улыбка на губах делала его лицо глуповатым, как будто он только вылупился на свет, и Гай со Святошей не удержались от очередного приступа смеха.
– Хорошо, – повторил Гай, и Дрэд, соглашаясь, кивнул.
Гай потрепал воришку по волосам, похлопал по плечу.
– Пальцы….
Он протянул руку к руке Дрэда, затем поднес к глазам Святоши Джо. Казалось, растопыренная пятерня Дрэда Святошу ничуть не смутила.
– Теперь они все, – согласился он, будто ничего иного и не ожидал увидеть.
Баржа плыла по волнам, оставляя за кормой короткий серебристый след. Солнце играло в нем, переливаясь невероятной гаммой распавшихся на спектры лучей. Легкий ветер подгонял баржу, запутавшись в ее иллюминаторах и сорванных леерах. Тихая идиллия ласкового моря. Ни больше, ни меньше.
Внезапно Святоша посуровел, бросил взгляд на след за кормой, потом отпустил руку Дрэда и, не проронив ни слова, словно внезапно что-то вспомнил очень важное, прошел по краю борта в нос. Там он широко стал, держась за флагшток, и замер, глядя далеко вдаль. В противоположность беспричинной радости Гая, он вдруг всем своим видом принялся демонстрировать невозмутимость и глубокую задумчивость. Крепко стиснув зубы, Святоша погрузился в себя, будто узнал главную тайну мира, а теперь опасался ее проболтать.
– Что впереди? – подошел Гай. Он подумал, что должен удивиться такому внезапному перерождению Святоши, но почему-то не удивился.
Святоша не ответил. Даже не повернул голову. Гай не обиделся. Казалось, что теперь для него это чувство чуждо. И лишь одно не давало ему с головой, без остатка, окунуться в накатывающие приступы счастья. Что-то он пытался вспомнить, но не мог. Что-то произошло с ним неприятное, болезненное, разрывающее грудь на части. Но память словно блокировала эти воспоминания, взамен подсовывая все новые и новые мелькающие чередой картинки радости и безмятежности. Это черное пятно на белой простыне эйфории раздражало до головной боли. Как грязное пятно асфальта на нетронутом ногами зеленом луге. Хотелось отмахнуться от него, но никак не получалось. Оно, словно торчавший из кровати гвоздь, не давало уснуть сладким сном, полным счастливых сновидений. Гай попытался подобраться к пятну с другой стороны, зацепившись за воспоминание о чем-то огромном, светящемся тонкими нитями, внезапно выросшем из воды, стеной до неба. Но стоило ему об этом подумать, как в голову ударила новая волна боли. Поморщившись и огорчившись, что с этой волной померкло ощущение тихой радости, Гай перешел с бака к рубке, затем вспомнил о трюме и полез по трапу вниз. Бездумно. Лишь бы куда-то идти или что-то делать. Наперекор навязчивому желанию лениво лежать на палубе, наслаждаясь неестественно теплым солнцем. Шестой отсек сиял показной чистотой прежде захламленных углов. Исчез ворох тряпок. Вместе с ними исчезла гора пропитанных клеем досок, выломанных из перегородки, отгородившей в отсеке темный закуток. Для чего-то Тоби их приготовил. Что-то хотел соорудить наверху. Что? – тоже вспомнить не получалось. Теперь доски словно смыло.
Смыло! – в голову ударил болезненный проблеск, но тут же оказался заблокирован резанувшей болью.
Стряхнув наваждение, Гай открыл дверь в пятый. Здесь также царила ослепительная чистота. Не порядок уложенных по местам вещей, а стерильная пустота, когда даже при желании нечем устроить бедлам из необходимых под рукой предметов. В этом месте, в центре прохода, прежде стоял молебник Святоши! Вот это Гай хорошо помнил. Стоило открыть дверь, и он непременно натыкался на его острый угол. Теперь же ничего не мешало пройти по вылизанному до блеска проходу в четвертый. Из открытой двери доносился тихий разговор. Пригнувшись, Гай вошел и натолкнулся на стоявшего к нему спиной Вольфа. Вольф, соглашаясь, терпеливо кивал, внимая каждому слову своего собеседника. Не то чтобы Гая это удивило, потому что обычно Вольф любил поворчать и поспорить. Между кровавыми плевками под ноги он успевал вставить на каждое слово оппонента два своих. Теперь же он был сама кротость. Такое перерождение Вольфа Гая не удивило, а скорее смутило. Будто оказался свидетелем чего-то зазорного. Его не касающегося. Он поднял глаза на собеседника Вольфа и смутился еще больше. С красными, словно от бесконечной бессонницы веками, Вольфа отчитывал Святоша Джо. На Гая он не обратил ни малейшего внимания. Да и Вольф тоже.
