— Ты, наверное, хотела сказать — форма жизни.
— А какая разница? — посмотрела на него Дарья.
— Вы слишком…
Из глубины дома неожиданно дохнуло красноватыми отблесками, многоголосьем, детским криком. Потом, видимо, захлопнулась дверь, и крики отрезало. Появился веселый Рогов. Храпнев мотнул головой, отгоняя почудившуюся ему жуть.
— Что там? — спросил он. — Жертвоприношение?
— Дети, — пожал плечами Рогов.
— Как они тебе? — поинтересовалась Дарья, укладывая продукты в автономный холодильник.
— Очень непосредственные и живые, — сказал Рогов, читая маркировку последнего контейнера. — Курица в панировке. У меня вообще сложилось впечатление, что они вполне самостоятельны, как сообщество.
— А вы знаете, чему мы их научили? — Глаза женщины блеснули. — Мы научили их спать!
— О! — сказал Храпнев.
— Блин, Лешка! — стукнула его кулаком в плечо Дарья. — Это на самом деле было трудно.
— Ай! — Храпнев потер место удара. — Это было вполне нейтральное «О!».
— Саркастическое, — сказал Рогов, борец за правду. — Я угощу?
Он показал на курицу в панировке.
— Да, можно, — кивнула Дарья.
— Тогда воркуйте.
Рогов пропал в темноте проема. Детский гомон через секунду прорезался снова, потом его перекрыл бодрый голос:
— А что вам дядя Саша принес? Ну-ка!
Дверь отсекла восторженные крики. Храпнев мысленно ее поблагодарил. За то, что есть. За то, что плотно закрывается. За то, что хорошо глушит звуки.
Героическая дверь!
— Поворкуем? — спросила Дарья.
Они сели на скамью, сделанную из трех, схваченных пластоновой стяжкой кресел со станции. Храпнев приподнял руку, и Дарья протиснулась под нее головой, плечом, приятной тяжестью. Храпнев приобнял.
— Все же как ты? — спросил он тихо.
— Занимаюсь тем, чем хочу, — ответила Дарья.
— А я занимаюсь тем, что скажет Барабан. Как ты знаешь, он не особенно изобретателен. Обычно мы разворачиваем полевой лагерь, бьем шурфы под сейсмодатчики, пишем дневники, ковыряем в носу, пока трудится экспресс-лаборатория, потом сворачиваем лагерь. Следует день отдыха и регламентных работ с техникой, мы доводим Барабана до белого каления одним своим присутствием, он вполне ожидаемо звереет, и мы, подгоняемые его пинками, отправляемся разворачивать лагерь в новой точке.
— Романтика!
— Ага. Может, вы с ним помиритесь?
— Мы не ссорились, Леш.
— А выглядит иначе.
— Нам просто не о чем говорить. Димка это Димка, а я это я. Я не умею уступать. А он не умеет слушать.
— Ну, если учесть, что ты можешь говорить только о своих подопечных…
— Я считаю, что это наше будущее.
— Чье? Твое, мое и еще шести человек? Как долго в них останется то, что вы с Пановым в них вкладываете?
— Как со всякими детьми. Кто-то забудет, кто-то запомнит.
Храпнев, шевельнувшись, усмехнулся. Дарья приподняла голову.
— Хочешь на них посмотреть?
— Чего я там не видел? Как у них головы отваливаются?
— Они теперь держат форму.
— А пальцев на руках?
— У большинства — по четыре. Но у Симки уже пять.
Храпнев погладил Дарью по волосам.
— Бедная, еще три года ты будешь учить их самостоятельно ими пользоваться.
