Вот. Никак.
Я осторожно отошла от окна. Бабочка продолжала шевелить крылышками, но делала это все медленнее и медленнее, словно вот-вот заснет.
Можно было, конечно, позвать взрослых, например папу, — но пока они спросят, зачем, пока поверят, пока придут… бабочка и улететь может. И они мне тогда не поверят и обидятся, что я их просто так вызвала. Еще подумают, что мне скучно и я так с ними поиграть захотела.
Нет.
Мне надо самой поймать бабочку и показать ее им. Тогда мне и верить не надо будет — вот же она, всамделишная марсианская бабочка. А если она улетит… что ж… тогда об этом буду знать только я. Но зато никто не будет мне не верить и смеяться.
Я быстро-быстро сбегала в свою комнату и надела костюм для улицы. Вообще папа строго-настрого запретил мне выходить одной, сказал, что нам тогда сильно от мамы попадет. Но думаю, что когда мама узнает про бабочку, она ругаться не будет.
Главное было — не встретить никого по дороге. А то обязательно бы стали спрашивать — куда я иду, да еще в таком костюме. А потом взяли бы за руку и привели к папе. И никакой бабочки, вот.
Но никого не было. Это и понятно — все или в лаборатории, или на улице работают, по коридорам никто ходить не любит. Потому что коридоры скучные. Ни окон, ни интересных кнопочек, только несколько лампочек, и всё.
Для того чтобы выйти на улицу, нужно нажать три кнопочки и потянуть за рычаг. Папа смеется, что это специально для того, чтобы маленькие девочки одни не гуляли, — но он-то не знает, что можно не тянуть, а просто вот так вот упереться и повиснуть. И тогда дверь откроется. Но, честно говоря, я сама об этом только что узнала.
И знаете, что?
Бабочка ждала меня у выхода на улицу!
И это была именно та самая бабочка, которая сидела на окне! Что я, бабочек не могу различить, что ли?
Она сидела на красном песке — это не настоящий песок, больше похоже на пыль, как из прадедушкиного старого ковра, но тут все называют это «песок» — и продолжала складывать и расправлять крылышки.
А потом вдруг взяла и взлетела.
Пролетела немного и снова села.
Я сделала несколько шагов к ней.
Она сделала вид, что меня не видит.
Но как только мне оставалось до нее еще один шаг, она — оп! — и взлетела.
Да, я поняла! Бабочка со мной играет! Она играет в догонялки! Ну что ж… во дворе я лучше всех играла в них. Никто от меня не уходил. А уж тем более — какая-то бабочка.
Мы играли с бабочкой долго. И вы не подумайте, я смотрела, куда она летит. Если бы она улетела далеко от купола, я бы никуда не побежала за ней. Я же все-таки понимаю, когда совсем-совсем что-то не надо делать.
А потом мы забежали за маленький холмик и вдруг…
…самое больное — когда ударяешься локтем, знаете, когда такие мурашки еще потом по нему бегают? — и еще когда подворачиваешь ногу.
Честно-честно, я аккуратно бежала. Не смотрела, конечно, под ноги — как туда смотреть, когда перед тобой настоящая марсианская бабочка? — но ставила их очень аккуратно.
И вдруг бах — и в ноге очень-очень больно, и я лежу на земле, то есть на Марсе… лежу, в общем. Хорошо, что тут падать не так жестко, как дома, — папа рассказывал, что это потому, что тут что-то с силой и тяжестью другое. Но в ноге больно, как и везде. Очень-очень.
А еще и встать нельзя никак. И из-за холма меня не видно, вот.
И ползти не получается, потому что, как только шевельнешь ногу, так сразу будто тебя кто-то кусает по ней — аж до спины. И в глазах сразу слезы появляются. Вот.
А еще папа говорил мне, что в этих костюмах воздуха на совсем небольшое время. И когда его мало, то загорается красная лампочка. И это тоже вот.
Знаете, когда лежишь на красном песке — не сразу видишь, что красная лампочка уже давным-давно горит.
Бабочка сидела около меня и шевелила крылышками.
Я протянула руку.
