– Что за Крымская война, мистер Васильчиков? – спросил тот.
– Неужто не знаете? – нахмурился я.
– Нет, – выпустив порцию дыма рядом с моим лицом, замотал головой несведущий в европейских делах американец.
– Хорошо, расскажу, – кивнул я. – Это было чуть менее полувека назад. В Крымскую войну у англичан и французов были нарезные ружья – штуцера, а у русской армии, доблестной, стойкой, многочисленной, лишь гладкоствольные винтовки. Наши ружья били на триста метров, а штуцера на тысячу и более – как минимум в три раза дальше! – слушая меня, американец дымил толстым, вонючим, наполовину развалившимся окурком и понимающе кивал. – Вооружение решило исход великой европейской войны. Но вот что интересно, мистер Смит, инженер Менье, француз, автор нарезных скорострельных винтовок и пуль с коническим наконечником, вначале приехал к русскому двору и попытался продать свой проект в России. Но Михаил Романов, четвертый сын императора Павла Первого, главнокомандующий, не понял той удачи, которая сама пришла к нам в руки, и отослал иностранца обратно. При русском дворе шла подковерная борьба между министерствами, а заложником оказалась русская армия и честь государства. И расстроенный Менье бросился к англичанам и своим соотечественникам – французам! В конце концов Россия заплатила за свою недальновидность страшную цену – она проиграла судьбоносную для нее войну.
– Какая потрясающая история! – вырвалось у американца.
– Именно так, – согласился я. – Вот почему я бы купил у вас этот роскошный пулемет, даже за свои деньги, и преподнес бы его императору. Но у меня впереди изнуряющее путешествие в глубь Китая, и мне придется обойтись винтовкой и револьвером.
– Понимаю, – довольный похвалой, кивнул американец.
– Но я куплю лучший виски в баре и угощу вас, мистер Смит, от всей русской души, – пообещал я. – И сделаю это немедленно.
– Что ж, – согласился тот, – почту за честь выпить с человеком, знающим толк в оружии.
Уже в баре я спросил у Джона Смита:
– Но кому вы собираетесь продать этот пулемет в Китае?
– Два пулемета, – поправил меня американец. – Было три, осталось два.
– Тем более, – кивнул я. – Кому вы продадите это сокровище?
– Тому, кто его купит, – пожал плечами Джон Смит.
– Но разве это правильно? А если они достанутся разбойникам, ихэтуаням, этим взбесившимся убийцам с большой дороги?
– Значит, на то воля Божья, – заметил Смит. – Я – американец и торговец оружием, а не папа римский и не далай-лама. Нельзя требовать от меня многого, мистер Васильчиков! – рассмеялся он. – И потом, ваш Менье, торговец винтовками и пулями, он ведь тоже поехал в чужую страну – в Россию? Не так ли?
– Правда ваша, – вздохнул я, – с торговцев оружием государства не спрашивают. С вас будет спрашивать только Господь Бог!
– А до этого еще надо дожить, – с бокальчиком виски наперевес рассмеялся мой сотрапезник. – Будем здоровы!
Разгул ихэтуаньского восстания заставил нас пересмотреть первоначальные планы путешествия. Двигаться через Монголию в Китай было чересчур опасно. Нам стоило добраться по КВЖД[2] как можно ближе к Владивостоку, затем попасть туда, там сесть на пароход, доплыть до китайского Тяньзиня и уже оттуда под охраной русских ли, англичан или французов доехать до Пекина. Нам предстояло совершить целое путешествие, но мы были готовы к нему.
Утром «короткий» поезд, всего из шести вагонов, увозил наш отряд из Иркутска на восток. Мы заняли два купе. Я, Степан и Жабников ехали в одном, Веригин, Скороспелов и Беженцев в другом. Через сутки мы оказались в Маньчжурии. Поезд проносился через селения, и даже невооруженным глазом можно было различить, что эти селения уже заняты ихэтуанями. Подчас в поезд летели камни и палки, комки грязи.
– Выйти бы да проучить, – во время одного такого налета заскрипел зубами старшина Скороспелов.
– Глядишь, еще и придется, – заметил тогда Жабников. – Не приведи господи, конечно. И куда смотрит их императрица?
– Она сама их боится до смерти, – ответил Веригин.
Это была правда: Цыси боялась бунтовщиков. И сочувствовала им. «Ихэтуани» означало буквально «отряды гармонии и справедливости». В Китае, восточной сокровищнице, уже полвека хозяйничали европейцы, в первую очередь – англичане, эти хищные коршуны, в сравнении с которыми и воинственные немцы были детьми. Англия превратила захваченную ранее Бенгалию в одну опиумную плантацию и стала продавать наркотик Китаю. Императоры Китая, запрещавшие наркоманию, воспротивились, но потерпели поражение. Две «опиумные войны», которые выиграли англичане, дали им полный простор для продажи дурмана. Дым из сотен миллионов курительных трубок кольцами поднимался над Поднебесной. Китайцы входили во вкус, забывая о нищете и невзгодах, и становились еще беднее. В течение полувека англичане сделали китайский народ слабовольными наркоманами, рабами, а королева Виктория, образец европейской культуры, стала главной наркобароншей всех времен и народов. К концу девятнадцатого века половина Китая была оккупирована иностранцами, и хотя повсюду возникали христианские миссии, как католические, так и православные, призывавшие к справедливости и добродетели, сеявшие разумное, доброе и вечное, чаша терпения оказалась переполнена. Под знамя ихэтуаней собирались все китайцы, ненавидевшие европейцев. А это значит – их были миллионы. Ихэтуани, более всего ненавидевшие христиан, вылавливали и вырезали всех европейцев, независимо от
