– Куда годится эта жизнь? А я скажу куда, на кладбище!
– Так и каков Ваш ответ? А то я не понимаю, а когда я не понимаю, я нервничаю.
– Прошу немного помолчать, иначе мне придётся сделать что-то такое, за шо потом всем будет неудобно. Это не налет. Может быть, это похоже на налет, но это совсем другое дело! Так шо я предлагаю добровольно пожертвовать на нужны трудящихся и революции. Сейчас товарищи пройдутся и соберут, кто чем богат.
– Люди делятся на тех, кто умеет пить; и тех, кто не умеет, но все равно пьет. И вот первые получают удовольствие от горя и от радости, а вторые страдают за тех, кто пьет водку, не умея её пить.
– А вот мне интересно, а кого хочет ваша дочь? Она хочет графа?! Так вы передайте ей, шо граф – это семечки, когда до нее просится Король!
– Или я имею чувства к девушке, или девушка меня не стоит.
– Та не машите руками, простудитесь.
– Шо вам до тех людей, Циля? Плюнь и разотри!
– Фира! Все. Антракт! Хватит греть уши!
– Как так. А шо скажут соседи?! Ривочка не замужем, а у нее в окне строчат какие-то мужчины. Не бывать этому.
– Мсье Аверман, накапайте уже вашей истеричной дочери, что там у вас в пузырьке на подоконнике!
– Перестаньте мокнуть носом.
– Считаю до трех, два уже было.
– Ага! Пойду. Только шнурки поглажу.
– Не рвите гланды, простудите, заживает долго.
– В какой несгораемый шкаф вы спрятали свой стыд?
– Я не беру к сердцу, если тут плевать на мое сердце!»
* * * Михаил Жванецкий рассказывал:
«– Когда я работал у Аркадия Райкина, меня дома, в Одессе, не было года два. Вернулся – на столе полно повесток в военкомат. Пошёл, военком разорался: «А если война?! Где вас искать?!». Я сказал: «Начинайте, я подъеду»».
После Октябрьского переворота 1917 года «всем местным и присланным по назначению «революционерам» (в том числе и евреям) была уготована соответственная роль в развернувшемся «народном» спектакле длинною более семидесяти лет. Роли часто менялись или совсем видоизменялись. Укажем некоторых наиболее активных евреев: новым комиссаром «народной милиции» (1917 год) стал Н. Шорштейн, комиссаром города – Я. Либерман, временным городским головой – Б. Фридман, руководителем реорганизации одесской тюрьмы для нужд «революции» – Мильман, в среде красногвардейцев выделялся Гольдман… В интернациональном составе следователей ревтрибуналов выделялись местные и приезжие «принципиальные» евреи. Своей непримиримостью отличалась и чекистка-садистка по имени Дора. Начальник иностранного отдела ГПУ Пискер и его подчиненные совмещали основную революционно- бандитскую деятельность с контрабандой, вымогательством и просто воровством»[9].
* * * Два одессита беседуют за политику:
– Изя, а почему-таки в Украине нет снова революции?
– Революция, Фима, это когда низы не хотят, а верхи не могут. А там верхи не хотят, а низы таки не могут.
* * * Одесса. Дерибасовская.
– Сарочка, ты слышала последнюю речь Парашенки?
– Ой, не радуйте меня! Шо, таки последняя?!!
* * * Когда в Одессе в очередной раз переименовывали улицы, то был такой бардак, что ты мог уснуть на Розе Люксембург, а проснуться на Степане Бандере.
* * * – Роза, я таки не пойму, почему Фима всё время спрашивает, как у меня дела на личном фронте?
– Так шо тут непонятного? На передовую хочет.
* * * Супруга Рабиновича на смертном одре признаётся:
– Не могу унести эту тайну с собой в могилу. Знай же: Исаак – не твой сын!
