– Эй, – сказал он. – Ты как?
– А ты как? – спросил Сева, не открывая глаз. Лицо его имело абсолютно безжизненный вид. Под всей его фигурой растекалось черное пятно плаща- куколи, к свитеру прилипла сухая листва.
– Ты сам сможешь встать?
– Нет, да мне и незачем, я лучше полежу тут.
– Понятно. – Муромец распрямился и направился к раскрытым на столе книгам. – Да, ну и выбрал ты себе долю. Всего несколько дней в теле птицы, а выглядишь уже жутко.
– Как прошло? – спросил Сева, глядя в потолок. – Как прошла помолвка?
Митя покачал головой, усмехнулся себе под нос и стал что-то записывать.
– Даже нечего рассказать?
– Ну… все не так плохо, как могло бы быть… Не так плохо, как будет на свадьбе. Но ты ничего не потерял. Это было лишь большое сборище всей нашей родни.
– Наверное, обсуждали наследство?
– Естественно, – ответил Митя. – Но ничего нового я не узнал. Долгорукие все равно выигрывают гораздо больше от нашего брака, чем мы.
Сева через силу улыбнулся, хотя Митя этого и не видел.
– Может, этот союз и вовсе для вас бесполезен? – сказал он, с трудом выдавливая из себя слова, но продолжая ухмыляться.
– Ты знаешь, что я отвечу на это.
– Не изжила ли себя традиция?
– Овражкин, мы сможем это понять, только отказавшись от нее. Но если выяснится, что в ней все же была необходимость, может стать уже слишком поздно.
– Да-да. Очень пафосно звучит. Под стать Муромцам, Рублевым, Долгоруким и Велес. Я с тобой согласен.
– Ты смеешься? – Митя раздосадованно оттолкнул от себя книги и повернулся к другу, который все так же неподвижно лежал на полу.
– Я бы посмеялся с удовольствием, если бы мои мысли не омрачало кое-что.
– Что?
– Рыженькая девушка, покинувшая ранним утром нашу избушку.
Митя подскочил на месте:
– Ты видел Василису?
– Интересно, почему ты не позаботился об этом? Или тебе было бы все равно, если бы ее кто-то увидел?
– Мне не все равно! – Митя встал. – Кто еще мог ее увидеть?
– Успокойся, никто. Но это была чистая случайность, счастливая для тебя и для нее. Хотя я, конечно же, спас бы тебя и сказал всем, что она оставалась со мной.
Митя опустился обратно на стул и уставился в окно.
– Я могу задать тебе личный вопрос? Понимаешь, я сам что-то не могу соединить эти два момента – выходящую из нашей избушки Василису и твое отлучение, так на минуточку, на собственную помолвку…
– Не тебе учить меня, что плохо, а что нет…
– Может, и не мне, но на ней лица не было, Муромец! На этой несчастной девчонке! Что здесь произошло?
– Лица… не было?..
– Ты так удивлен? Ожидал, что она будет скакать вприпрыжку от счастья? Знаешь, какие у меня предположения? Ты сначала пытался показать ей, что она тебе не безразлична. Потом заручился ее вниманием. Потом понял, что она отвечает тебе взаимностью. Признался ей во всем. Затем пропустим несколько моментов. А потом ты оставил ее, так?
– Когда ты это перечисляешь, получается, что так.
– Что ты сказал ей перед уходом?
– Ничего. Я написал ей письмо. Я написал все как есть. Что я вынужден уйти и что мы с ней никогда не будем вместе. Что я не стану ухаживать за ней, потому что она… В общем… может быть либо только она одна, либо вообще никого. Я не могу оставить ей никакие вторые роли…
– Что-то важное предшествовало этому письму, Муромец? Ты же не написал его просто так, нет? Почему она всю ночь провела у нас?
Митя не ответил. За окнами бушевал ветер и гнул к земле старую бузину.
– Н-да, – протянул тихо Сева. – А еще благородная кровь.
– Прекрати это, Овражкин. – Митя снова вскочил на ноги и приблизился к Севе. – Прекрати иронизировать! Все не так просто, как тебе кажется! Ты ничего не понимаешь в этом!
