Но Боб уже, обессилев, падает вниз по склону. Теряя огниво, патроны и костыль.
Ледяная вода распахивает объятия, глушит боль от медвежьих когтей.
Бурлящее течение. Хруст сдавшегося лезвия – жаль, не зацепился за бревно.
Бобер на груди зло рявкает.
И бревно послушно поворачиваясь на бок, заботливо протягивает ухватистый сук, словно изгрызенный крепкими резцами.
Река. Иногда мелко. Иногда глубоко. Все равно не выбраться.
Там где мелко – в сумку камень.
Булыжник. Этот сойдет.
Отбиться.
Волки идут по течению вниз. Знают, что скоро.
Поток силен и неумолим, берега отвесны, сил нет. Вода расслабляет, и постепенно приходит сон, в который нельзя…
Грохот и рев.
Водопад.
И Боб сжался, запаниковал, отпустил бревно.
Бобер же – весело скалится. Чему?
Вдогон – унылый волчий вой.
Вот чему.
И совсем уж сквозь сон, не тормошите меня так…
– Э, парень, не спи! Да он не пустой, с добычей!
Самородок размером с голубиное яйцо кочует по рукам, но возвращается назад к Беверли.
Честные трапперы, шериф. Повезло.
Бобер на груди подмигивает.
Духи доверительно шепчут – мы же еще вернемся?
– Вернемся, – мурлычет бобер на груди, сворачиваясь в клубок.
– Вернемся, – в бреду шепчет Беверли Боб, засыпая в теплом доме компании Гудзонова залива.
Истмейн.
Куда там давным-давно перерытому Клондайку.
Дед Мазай и монстры (очевидец Олег Кожин)
Половодье жадно заглатывало сушу, выдирало траву и кусты, опасно кренило тонкие березы. На крохотном, едва ли в два шага шириной, островке, отчаянно цепляясь когтями за размокший дерн, сидела шишига. Другой бы принял за корягу или ободранный ветрами куст, но Мазай, хоть и подслеповат стал в старости, узнал ее сразу. Воткнул в бурлящую воду длинное весло, направил лодку к исчезающему под водой клочку земли.
Грести было сложно, примотанное к корме бревно болтало из стороны в сторону. Завидев лодку с одиноким стариком, шишига заволновалась. Напряглись похожие на узловатые корни передние лапы, затрепетали иголки-шерстинки. Обычно осторожная, лесная тварь дрожала от нетерпения, испуская тяжелый аромат можжевелового пота.
Весло уткнулось в размытый водой холм, удерживая лодку. Безошибочно отыскав скопление черных глаз, ягодной гроздью повисших на вытянутой морде, Мазай свободной рукой похлопал по телогрейке:
– Не боись, нечисть, пустой я, – прогудел он сквозь окладистую седую бороду. – Вывезу, если дурить не будешь…
Острые, покрытые мхом плечи недоверчиво дрогнули. Шишига переступила с лапы на лапу, недовольно стряхивая с когтей воду. Словно куст вдруг ноги отрастил, так неестественно это было, что старый Мазай не удержался, сплюнул за борт. Черные шарики глаз перекатывались, пристально разглядывая нежданного спасителя. Мазай передернул плечами и оттолкнулся от уходящей под воду тверди.
– В лодку не суйся, перевернешь! – на всякий случай он пригрозил шишиге веслом. – На бревно прыгай. Чай не потонешь…
Шишига понятливо мотнула рылом, осклабилась, засветив крошечные острые зубки. Легким паучьим шагам перетекла на бревно и вновь застыла. Заглатывая спасительный островок, чавкнула ненасытная река. Плыть спиной к шишиге было неуютно, и старый Мазай извертелся, стараясь не выпускать лесную тварь из виду. Выдохнул с облегчением, лишь когда нос лодки глухо стукнулся о пологий склон, покрытый изумрудной шерстью.
– Ну, чего расселась, как барыня? – прикрикнул Мазай на шишигу. – Давай, это… пошла отседа!
