Селезневу.
Смешной «правдник» – это когда человек режет правду-матку. А смешон он тем, что это единственный шуршунчик, которого можно вылечить, надавав тумаков носителю. Я в таких ситуациях всегда помогаю.
Эти простые. А своего я бы не обнаружил, если бы напарник на таможне не сказал:
– Эх, Федька, душевный ты человек! Я раньше думал, ты козел, но эта поездка все изменила!
Тут-то меня и накрыло.
Я-то ведь не душевный, а именно что «козел» – ну, то есть на работе я работаю, пьяных не покрываю, в пивнуху после рейса не иду, а личное все у меня дома, с семьей.
А тут ретроспективно взглянул – мама дорогая! С Литвы Коле байки травил, вечерами с ним водку пил и смеялся его рассказам про похождения, которые если и были, то по-хорошему Коляна надо бы лет на пять в колонию, а оттуда сразу в бедлам.
Шуршунчик ляпотный делает человека душой компании, но лишает воли. Его носитель пьет со всеми, кто предложит, и женится на каждой понравившейся женщине, разводясь с предыдущей. У женщин ляпотка выглядит еще страшнее.
– Колян, дооформи, с меня причитается.
Я поднялся на крышу, переступил через парапет и, держась сзади руками за оцинкованный отлив, начал покачиваться над далекой улицей внизу. Было очень страшно – но остаться с ляпотником пугало сильнее.
И минут через пять я понял – он сбежал. Шуршунчики трусливы, и если они не успели прижиться, их легко выгнать сильным стрессом – лучше всего страхом.
А вообще я задумался о том, чтобы запустить к себе кого-нибудь попроще. Шуршунчики, они такие – не выносят соседства себе подобных. Пущу правдоруба или апокалиптика, зато ляпотник или подъюбочник не полезут.
Я перекрестился облегченно.
«Перекрестился?»
Черт! Подцепил голяшку соборную! Теперь месяца на три на сырое мясо, а жена с прошлого раза смотрит косо…
Бессилие (наблюдатель Виталий Придатко)
Доктор не был доктором. Максимум – паршивым интерном, застрявшим в неотложке по причине не слишком пристойных результатов на экзаменах, обуявшего страну кризиса и вполне определенной бестолковости.
Уж в этом Дарья Никитична знала толк!
Доктор, конечно же, не мог быть настоящим врачом, хотя бы уже потому, что настоящий врач не имеет права заявлять: понятия, мол, не имею, что за дрянь с вами стряслась, да еще смотреть при этом так…
Будто хотел бы немедленно смыться.
Ну, допустим.
Предположим, только предположим, что у Дарьи Никитичны в доме попахивало. Пованивало, как сказала бы повернутая на чистоте ее матушка, случись оной оказаться на пороге собственного дома сейчас, спустя тридцать лет после смерти.
Впрочем, полагала Дарья Никитична, вполне реалистически мысля, матушка, окажись она нынче здесь, пованивала бы и сама, да еще как. Пожалуй, было бы даже любопытно узнать, чем несносная карга предложила бы извести из дому ее собственный запах. Да, очень было бы интересно. Очень.
Но и без приблудных покойняг пахло у Дарьи Никитичны – будь здоров, что она сама признавала. Однако доктор есть доктор – и путный эскулап нипочем не позволил бы себе подобных гримас.
Этот, что прикатил на неотложке, путным считаться не мог бы даже в Уганде, решила женщина. С проблемой, что терзала ее уже не первую неделю, со страшными смердящими язвами, возникающими на теле, стоило только выйти из дому, безусый прыщеватый пацан разобраться так и не сумел, предложив разве что госпитализировать, потому как без консилиума не обойтись.
– Какого еще консилиума? – вкрадчиво спросила Дарья Никитична, не запнувшись на небудничном слове, благодаря воскресным кроссвордам в газетке.
– Нужно мнение авторитетных врачей…
– Вот-вот! – торжествующе воскликнула женщина, вскакивая на ноги. – Вот же ж и я говорю: пришлите сюда авторитетных! Что это вы ездите такие?!
