съехал с катушек в темпе цепной реакции.
Недаром в контрактах на охотничьи вылазки в Шри-Ланку всегда стоит пункт о том, что ответственность полностью остается на кретине, который лезет в настоящий ад. Безлюдный с тех самых пор, как тигр закончил с лабораторией.
– Во время сафари не случилось ничего необычного, папа сумел убить подростка акулопусии и привезти его домой.
Мы ждем продолжения, слегка заинтригованные. Разные черты разрывают образы моих соседей все чаще. Волнение сказывается, что уж.
– Но мама, наслушавшись про Титан… всякого… в общем, она не совсем ждала папу, – Исидор мнется. И меняется. – Совсем не ждала.
Кто-то заржал – и заплакал одновременно. Кажется, Иволга Мартиника.
– Словом, папа застрелил любовника. Из ружья для охоты на акулопусию. А потом, когда мама ткнула папу ножом…
ПАПУ.
Я понимаю, что теперь уже хохочу в голос. Но остановиться – это выше человеческих сил. Одна радость – что другой я одновременно рычит от ярости, а может, от сочувствия.
Мы хлопаем отважному Исидору, покачивая головами. Мы смеемся украдкой, утирая слезы с морд.
Нет ничего удивительного в том, что монстры Шредингера убивают людей, которые одновременно становятся мертвы и живы не хуже самих чудовищ. Нет ничего удивительного и в том, что дети таких людей оказываются выневыжившими и страшно страдают в мире определенности, однозначности и линейности.
Но иногда это бывает смешно.
Адам (наблюдатель Юрий Некрасов)
У Владика были роскошные волосы. Густая львиная грива.
Мама так ими гордилась, расчесывала и всегда приходила вытереть голову после ванны.
– Смотри, какой хорошенький, – восхитился Владик, показывая на мелкую черную завитушку на белоснежном полотенце. Мама присмотрелась и завизжала.
– Это же вошь! – вот почему он так чесал голову в последнее время. Мама выскочила из ванной, а Владик еще раз прошелся полотенцем по волосам. На него высыпались сразу несколько вшей.
Машинки дома не было, а резать волосы канцелярскими ножницами мама боялась.
– Вроде, их мыли керосином, – плакала она, – там же еще гниды!
Владик рассматривал в зеркале белые точки вшиных яиц и совсем не переживал.
– Ну, ладно, чего ты? – утешал он маму, но та рыдала еще сильнее. Владик даже позволил залить себе голову «Дихлофосом» и лег спать в шапочке из полиэтиленового пакета из-под хлеба. Крошки сыпались ему на уши, но он терпел ради мамы.
Мама долго не могла уснуть. Владик видел это по свету из-под двери. Наконец она утихомирилась. Свет погас.
Голова болела. «Дихлофос» делал мысли липкими. Они медленно текли по лбу.
Владик почти уснул, когда почувствовал, как что-то толкается у него в кулаке. Он не стал включать лампу, а посветил телефоном. На ладони сидел вошь. Был он с ноготь размером.
– Поговоришь со мной? – у вши оказались внезапно умные, грустные глаза.
– Угу, – кивнул Владик. Глаза слипались, но вошь был такой одинокий.
– Ничего, если я закурю?
Мальчик помотал головой.
Вошь сел на заостренный хвост панциря, закинул нижнюю ногу на ногу, достал трубку с длинным чубуком и спросил:
– Плохо?
– Мама, – поджал губы Владик.
– Мама твоя добрая, богобоязненная женщина, – сказал вошь, с удовольствием затянувшись, – но нельзя забывать: мама – не Бог! Ты.
Мальчик зевнул. Спать хотелось немилосердно.
– Может, я пойду спать туда? – вошь ковырялся средней лапой в трубке и явно чувствовал себя неловко.
– Ладно, – уронил голову Владик, вошь сполз с ладони и нырнул под дверь.
Мама не разбудила его утром, не позвала Владика к завтраку и в школу его не повела. Мальчик вышел в коридор, дверь в мамину комнату
