Поселили здесь же, в казармах. Оружия в училище было немного: винтовки и пара пулеметов, которые пришлось чинить Мартюшеву и Семену. Оставшиеся юнкера оружие знали, новички осторожно трогали винтовки, боясь вставить обойму, но под нужные команды и окрики Семена быстро всему научились.
– Ох, вашбродь, – жаловался Семен Василию Андреевичу, – ведь ничаво не имут, штык примкнуть не могут, а стреляли третьего дня – извели патронов, так ведь никуда не попадают, в белый свет лупят. Що мы з ними зробим? – Семен передразнивал юнкеров, вплетая в речь украинские слова. Круглов только качал головой: обойдется, мол.
Мартюшев хозяйничал на кухне, отодвинув от склада продовольствия старого хорунжего-ротмистра:
– Ты ж ничего не смыслишь в продуктах, старая перхоть! Вон мука лежит у тя в мокряни – сгниет же! Солонина не прикрыта, вся в корке, ну как можно?
Дядька ротмистр сначала сердился:
– Та я трохы краще тебе все знаю, москаль, я на хутори у дядька два рокы жыв… в дытынстви… – Но вскоре сдался: – А, та ну тебе, робы що хочешь.
Прапорщик Оборин молча муштровал ребят, но однажды вечером зашел к Круглову.
– Сил моих больше нет, Василий Андреевич, давайте к Деникину в Добровольческую. Что мы с этими хохлами возимся? Мы кадровые военные, присягу давали, генерал Деникин за царя воюет. Туда надо, а тут что Рада, что красные – всё едино: голожопых к власти, остальных – в расход. Поедем в Екатеринодар, там части формируются.
– Нет, не могу. Воевать не могу больше. Я на родину. Вот в Москву пойдут поезда – я туда сразу, потом до Перми. Меня там невеста ждет, – улыбался Василий Андреевич.
– А я сбегу. Потеплеет – сбегу. Не хочу я здесь кому попало служить.
Но поезда до Москвы не ходили, и Оборин сбежать не успел. Как раз по железной дороге, что вела с востока, от Москвы, подошел к Киеву бывший полковник Муравьев. Подняли гарнизон по тревоге, погрузили в вагоны и отправили холодной январской ночью навстречу красным войскам – защищать Раду. Офицерский вагон был теплым, купейным, остальные – холодные, товарные. В них загрузили юнкеров и гимназистов в черных тужурках. Они долго толпились, неловко влезая в вагоны и бренча изморозившимися винтовками с неумело подогнанными плечными ремнями. Состав тронулся и, едва забрезжил рассвет, встал на маленькой станции.
– Занять позиции, – раздалась команда.
Гимназисты вылезли, сгрудились у сугробов. Их разогнали в строй, поставили цепью справа от состава.
– Вам с юнкерами левую сторону занимать, штабс-капитан, – приказал незнакомый полковник.
Левая сторона – это правая сторона у противника. «Противник приедет на поезде, иначе зимой продвигаться невозможно, дороги переметены, кавалерия застрянет, – размышлял Василий Андреевич, зябко кутаясь в шинель. – Стало быть, выйдут они из вагонов как раз на нашу сторону. Ясно». Вспомнились уроки тактики в училище. Как давно это было, уже почти четыре года назад. Штабс-капитан ощутил себя глубоко пожилым.
Юнкерам он приказал распределиться дугой, от полотна в степь, захватывая, как серпом, пространство вдоль путей. Два пулемета поставил на флангах, подошел к каждому, осмотрел сектор. Всех положил в снег, дабы не замерзли от ветра, сам себе выкопал в снегу окопчик и стал ждать. Позади их состава доносились возгласы и хохот: господа офицеры воинства Центральной Рады пили утреннюю.
Война поначалу только расстроила молодого подпоручика Круглова в связи с невозможностью встретиться с ангелом своим. А потом она его испугала и утомила. На южном фронте, куда отправили его полк, ход наступления русских развивался в положительном ключе. В первом же бою полурота, командиром которой он был назначен, потеряла четыре человека нижних чинов. И всё бы ничего, но в следующем пуля австрийцев попала в грудь командиру роты, штабс-капитану Виноградову, который еще вечером пил с Василием Андреевичем вино и рассказывал веселые истории, а сегодня утром упал, похрипел немного и умер. Как же это: великий дар – жизнь, которую человек мог потратить на великие свершения, – вот так взял и исчез? Круглов не мог этого понять, но смерти стал бояться больше, чем когда-либо. Очень хотелось жить. А вокруг погибало все больше и больше людей, знакомых и совсем неизвестных. Вскоре, к ноябрю, всех кадровых офицеров выбило, Круглову присвоили звание поручика и дали под начало роту.
Рота поручика Круглова всегда выполняла задания и несла минимальные потери. Даже сам генерал Брусилов приезжал смотреть на действия роты Круглова, но ничего не сказал, хмыкнул и уехал, а Василий Андреевич получил выговор от командира полка, но тактики своей не изменил. Ибо надо было ему выжить и к Вареньке вернуться.
Все другие офицеры в начале войны вытаскивали револьвер, поднимались на бруствер, кричали что-то типа:
– А ну, братушки, чудо-богатыри, за царя и Отечество, вперед! – и шли впереди цепи своих нижних чинов, шагом, бодро, весело, пока не скашивала их очередь из пулемета или не встречал винтовочный залп.
Василий Андреевич этого не делал. Еще будучи командиром полуроты, он выгонял солдат из окопов, приказывал им ползти на карачках к противнику и сам полз следом. Скорость передвижения была не тише, чем у шагающей цепи, а вот зона поражения гораздо меньше. Ругали его за это, но он упрямо шел в атаку на карачках. Зато потери были минимальными, в основном ранения, а результат – очевидным. Его солдаты доползали до окопов австрийцев без
