кавалькадой ринулись под кирпичную арку моста.
В следующий миг раздался отчаянный визг тормозов — водитель слишком поздно заметил край грузовой платформы. Головной автомобиль наших преследователей оторвался от края пристани, пролетел в воздухе несколько метров, словно желая взлететь, и, не взлетев, грузным бегемотом рухнул в воду.
Второй автомобиль успел затормозить. Гестаповцы выскочили из него и, столпившись у края пристани, бестолково загалдели, словно речные галки, неожиданно потерявшие верную добычу.
Хелен потянула меня в черную глубину ниши, здесь были железные ступени, сваренные из арматуры. Они вели обратно наверх.
Мы поднялись по ним. Хелен указала мне круглый люк. Я без труда сдвинул его. Мы выбрались через отверстие и снова оказались на грузовой платформе.
Пока гестаповцы продолжали растерянно галдеть, пытаясь разглядеть сквозь черноту реки, что стало с их товарищами, мы с Хелен запрыгнули в машину, благо, что она тоже была с открытым верхом, поэтому двери открывать не потребовалось, а двигатель, на наше счастье, водитель не заглушил. Хелен дала задний ход, и мы задом стремительно выехали на основную дорогу.
Гестаповский галдеж прекратился так же внезапно, как начался. Судя по всему, наши преследователи просто онемели от изумления, увидев, как кто-то дерзко уехал на их автомобиле.
Гонка прекратилась. Как я предположил, причина была в том, что гестаповцы остались без автомобильной рации.
Через четверть часа мы без приключений въехали во двор массивного серого многоквартирного берлинского дома, где жила Хелен. Если до этого мига мы, вымокшие до нитки, дрожали от холода, то теперь нас властно охватила страстная дрожь в предвкушении долгожданной сладкой близости. То, что у нас сейчас все состоится, никаких сомнений больше не было.
Забыв обо всем, мы оставили машину внизу и целовались в подъезде. Таких сладких поцелуев у меня в жизни не было.
Я знал, что ночь сегодня моя и Хелен наконец моя. Никаких дурных предчувствий не было совершенно, лишь одно ощущение непередаваемой радости.
Каково же было наше изумление, когда на лестничной площадке перед самой дверью квартиры нас совершенно неожиданно окружили строгие мужчины в штатском. Мне коротко объявили, что я арестован за попытку изнасилования немецкой гражданки, надели наручники и увезли.
8
Я не знаю, что они сделали с Эммой. Она выглядела ужасно.
Черные круги под глазами пугали. Бледное и вдруг как-то жалко сморщившееся лицо вызывало сострадание.
Эмма стала старше лет на пятьдесят и превратилась в настоящую злую ведьму. Потом я узнал от Хелен, что они накачали ее хитрыми таблетками.
Короче говоря, Эмма в подробностях живописала следователю гестапо, как я ее насиловал, насиловал и, в конце концов, изнасиловал бы, однако доблестные офицеры СД успели вовремя и пресекли надругательство.
Все складывалось до невозможности гадко, но отрицать показания Эммы было бесполезно. Следователи, сменяя друг друга, как рабочие на заводском конвейере, лишь снисходительно хлопали меня по спине.
— Лучше сказать правду, герр Шаталов, а суд учтет!
Затем ко мне в камеру явился Нобль. Казалось, он был искренне расстроен. На правое ухо гестаповца был наложен ватный тампон, и он был похож на клоуна, который то ли только начал гримироваться, то ли, загримировавшись, потерял часть грима по пути на арену.
Великолепный Нобль с чувством поведал мне, что помнит случай с Рунштейном, помнит, как я спас ему жизнь и помог задержать опасного государственного преступника. Он вдруг так проникновенно сообщил о том, что привык отвечать добром на добро, что я едва не прослезился.
— Дело, конечно, сложное, герр Шаталов, явно заказное, за ним стоят некие тайные могущественные силы, но я постараюсь что-нибудь для вас придумать.
Нобль ушел, а я весь день пребывал в скверном настроении. Походив по узкой тесной камере, напоминавшей школьный пенал для ручек и карандашей, который мама подарила мне в первом классе, я завалился на жесткую полку и грустно уставился в единственное окошко, больше похожее на горизонтальную щель у потолка. Сквозь нее едва сочился дневной свет.
Я зарылся лицом в подушку, которую подушкой-то трудно было назвать, точнее было бы сказать большой ватный тампон. Откидная полка с тощим матрацем была застелена одеялом из грубого ворса, он колол мне лицо, но я не обращал внимания. Я хотел только одного — быстрее уснуть, чтобы хоть во сне забыть об этом кошмаре, который так неожиданно навалился на меня.
