двери вскоре после того, как мы отправились в путь. Когда мы перебирались через особо забитые перекрестки и машина тащилась со скоростью улитки, я не один раз ловил себя на том, что снова проверяю, насколько плотно закрыта дверь. Просто так, на всякий случай.
«Расслабься, Фартинг, — подумал я про себя. — Не каждый местный — тайный шпион Талибана». И в самом деле, никто, похоже, не проявлял ко мне маломальского интереса. Никто не кричал и не указывал на лопоухого европейца в пассажирском кресле потрепанного универсала. К счастью, я был для них очередным безликим путешественником, пытающимся объехать мир кругом.
Немного погодя до меня с трудом дошло, что я больше понятия не имею, где мы теперь находимся. Нечего даже было пытаться заполучить карту улиц, так как приоритетный доступ к таким картам имели только военные. Но Мохаммеда, похоже, ничто не беспокоило, и я решил: когда он начнет тревожиться с такой же силой что и я, это и послужит для меня сигналом. Посему я откинулся на спинку кресла и стал наслаждаться видами: в конце концов, не каждый день я езжу по Афганистану в качестве туриста.
Казалось, прошел целый век, прежде чем мы свернули в неопрятный переулок с высокими стенами, едва разминувшись с пешеходами, несущими всевозможные предметы и товары. Мы остановились у двух громадных, выкрашенных красной краской ворот — типичного входа в большинство афганских усадеб.
Пока Мохаммед нетерпеливо сигналил, я глядел на афганского подростка, прогулившегося мимо нас по улице с чудовищных размеров псом. Вокруг густо заросшей шеи темношерстного пса был застегнут ошейник, к которому крепился простой поводок. Я сразу же признал в нем афганскую бойцовую собаку. Уши пса были низко обрезаны, так же, как и у Наузада.
То был зверь, превосходивший Наузада размерами по меньшей мере вдвое. Его шея бугрилась по обе стороны массивной головы, передние лапы сгибались, когда он рвался вперед, натягивая поводок.
«Ни хрена себе» — подумал я. Если судить по размерам пса, у Наузада в бою с ним не было бы ни малейшего шанса.
В Интернете я прочел, что древняя афганская традиция собачьих боев, к сожалению, стала нынче еще более популярной; мне даже довелось читать, что в северных провинциях сегодня также проводятся верблюжьи бои. Я отвел взгляд. Я ничего не мог тут поделать. Наш фонд не собирался вмешиваться и запрещать афганцам проводить собачьи бои — во всяком случае, сейчас — так как это стало бы верным путем к потере поддержки со стороны местных. Спор с тем, что столетиями считалось традиционной частью афганской жизни, означал бы напрасную трату времени и усилий.
Так что я перевел взгляд на ворота, которые поспешно распахнулись внутрь двора и машина медленно в них вкатилась.
Закрылись они с той же скоростью, что и открылись. Высокий афганец с лопатообразной бородой, одетый в синюю рубаху и темно-коричневую безрукавку закончил возиться с воротами и обернулся поглядеть, как я выбираюсь из машины. Мохаммед представил его как Хусейна, и мы пожали друг другу руки. Он мало разговаривал по-английски, но мы улыбались и кивали друг другу. Мохаммед объяснил, что Хусейн ежедневно ухаживает за животными в приюте.
Только сейчас я понял, что Кошан не участвует напрямую в заботе о животных. Мохаммед перевел для меня объяснения Хусейна насчет того, что Кошан, совсем как я, работает дома, не отходя от стола.
Я не смог сдержать улыбку. Почти три года я поддерживал связь с Кошаном при помощи Интернета, посылая странные сообщения и обмениваясь иногда парой коротких телефонных звонков. Собственно, я даже понятия не имел, как Кошан выглядит. А также я узнал, что и теперь не смогу с ним встретиться. Поскольку приближался байрам — религиозный праздник, он отправился в долгий путь домой, туда, где традиционно проживала его семья.
Он перепутал дату моего прибытия.
Это было хреново, так как я в самом деле хотел подробно с ним переговорить, но Мохаммед проинформировал меня, что навещающий приют ветеринар в самом лучшем виде объяснит мне все, что я захочу узнать. Я чрезвычайно огорчился, но тут уж ничего не поделаешь.
Я отправился в тур по двору, разделенному на две зоны сломанными деревянными козлами. Барьер оплетали вислые ветви увядшего дерева, росшего из круглой дыры, специально прорезанной в бетонном покрытии двора. На козлах висели недавно выстиранные полотенца, которые, как я понимаю, использовались в качестве подстилок на собачьих лежанках, и слабое зимнее солнце напрасно пыталось их высушить.
Когда я начал осматривать обустройство центра, меня внезапно удивил крошечный бурый комок, сломя голову вынесшийся из открытых дверей дома, занимавшего заднюю половину комплекса. Комок несся прямо на меня.
Я низко присел и подхватил тощего двух — или трехмесячного щенка, прыгнувшего в мои протянутые руки.
— Ого, малыш, куда это ты так спешишь? — спросил я, поднося симпатичного щенка к своему лицу.
Брюшко и нижнюю часть мордочки щенка покрывала пыльная короткая белая шерсть, но верхняя часть его тельца была палевого цвета. Черные бусинки его глаз ярко светились от возбуждения, и он отчаянно пытался лизнуть меня в лицо, пока я гладил его крошечную головку.
— У него все еще нет имени, — сказал мне прислонившийся к машине Мохаммед, когда я прошел мимо него. Щенку нравилось, что его носят, и он возбужденно вилял своим пыльным хвостиком из стороны в сторону.
Со щенком на руках и с мыслью о том, что ему надо подобрать имя, я продолжил тур по спасательному центру.
По обе стороны окруженного высокой стеной комплекса находилось по ряду синих металлических оград собачьих загонов, которые я сразу же узнал по фоторгафиям с Чар Бадмашами. В своем воображении я увидел картинку, как их четверка, терпеливо ожидая, сидит за синей оградой. Глядя тогда на
