«Во мне умер талант звукоимитатора», — подумал я.
Когда мы допили чай, Хусейн повел меня из кухни в главное помещение, служившее теперь в качестве гостиной.
На потрепанной деревянной двери, сейчас плотно закрытой, висела записка на английском, которая, как я предположил, могла быть написана только рукой Пэм, американки, надзиравшей за центром. Записка гласила: «Мастера побега внутри! Дверь держать закрытой все время!»
Когда я кивнул на дверь, Хусейн вновь улыбнулся и схватился за ручку. Затем он быстро втащил меня внутрь и немедленно захлопнул дверь.
Едва лишь я ступил в комнату, как несколько кошек брызнули мне под ноги, громко заурчав, когда я присел их погладить.
В комнате были еще кошки; свернувшись тут и там на кучах разнообразного тряпья; они предпочитали взирать на разворачивающиеся события со своих уютных наблюдательных пунктов и явно не проявляли интереса к тому, чтобы принять в них участие.
Комнату обогревала собственная дровяная печь, которая, насколько я понял, отлично служила обитателям. У одной из стен располагался ряд деревянных клеток вполне приличных размеров, закрытых спереди проволочной сеткой. Усатые мордочки глядели на меня сквозь решетку, и я протянул руку к каждой из них, так чтобы их обитатели смогли лизнуть мне палец. Толстых кошек тут не было; все выглядели худыми, но при этом здоровыми.
У одной клетки с двумя котами я остановился. Серо-черный полосатый кот отчаянно толкался в сетку, пытаясь привлечь мое внимание. Его приятель, угольно-черный кот, свернулся у задней стенки клетки, довольствуясь моим видом с расстояния.
— А ведь я вас знаю, верно? — сказал я. — Вы — Генри и Энтони.
Я знал эту парочку из имейла, пришедшего от Салли, работавшей по найму в северном Афганистане. Она нашла их, когда оба были еще котятами. Голодные и замерзшие, они плотно прижимались друг к другу в попытках согреться у двери ее дома. Она подобрала их без малейших колебаний и выходила. Теперь Генри и Энтони ожидала благополучная жизнь в Соединенном Королевстве вместе с мамой Салли.
Я поклялся хранить тайну и не выдавать ее бойфренду, какой ценой далось спасение двух афганских кошек-сирот.
— Я приеду навестить вас, когда вы окажетесь дома, ладно? — сказал я полосатому Энтони. Генри все так же не выказывал интереса к тому, чтобы сказать мне «привет». Если я правильно помню, когда Салли нашла его, он был слегка ранен, так что, возможно, он все еще не вполне доверял людям. Меня тронул вид Хусейна, гладящего кошек, сгрудившихся у его сандалий. Вот он — афганец, понимающий, что к животным нужно относиться с уважением.
— Похвально, Хусейн, — сказал я ему, кивнув. Если исходить из правил талибов, ему полагалось наказание, возможно даже смерть за то, что он выказывает такую доброту к другому живому существу. Я просто не понимаю, как эта группа людей может столь дурно толковать Коран, следствием чего является истребление не только кошек и собак, но и людей.
К счастью, Хусейн не испытывал опасений по поводу того, что я — европеец и его могут наказать за братское ко мне отношение. Он был рад мне без всяких околичностей и, если судить по тому, сколь заботливо он готовил еду для обитателей приюта, я знал, что он заботиться о них так же, как и любой иной сотрудник нашего фонда.
Я вспомнил о фотографиях Наузада в моем мобильнике и показал Хусейну некоторые из них — те, где Наузад играет в нашем саду.
— Наузад, — сказал я ему и указал на себя. — Сейчас он живет у меня.
Хусейн поглядел на экран и улыбнулся, сделав рукой жесты, по которым я сразу же понял, что он имеет в виду бойцовую собаку.
— Да, это Наузад, — ответил я и снова показал на себя.
Хусейн кивнул и повел меня прочь. Когда он подвел меня к одному из больших собачьих вольеров и указал на пятно в углу, я поначалу не понял, что он имеет в виду. Там на полу бесполезно валялась ржавая, разорванная цепь. Пару секунд я стоял в недоумении, но затем догадка поразила меня, как молния. В этой вольере содержался Наузад, когда прибыл сюда из провинции Гильменд.
Наузад провел здесь более двух месяцев после того, как благополучно уехал с базы. Хусейн и его коллеги смотрели за ним, пока мы обустраивали его перелет, собирая и приводя в порядок документы и необходимые средства. В течение того периода мне приходили его фотографии, и меня беспокоило, что на них он сидит на цепи. Временами я сердился от мыслей о том, как с ним тут обращаются, но теперь я понял: он бы дрался с прочими обитателями приюта, если бы у него возникла такая возможность.
Даже имей они время (хотя времени-то реально у них не было), персонал приюта попросту не имел достаточной квалификации для приучения Наузада к другим животным и людям. Поэтому они держали его на цепи, и так было безопаснее для всех, включая самого Наузада. Не лучшее решение, но единственно доступное на тот момент. Я же просто признателен им за то, что центр взял на себя заботу о Наузаде. О других альтернативах мне просто неприятно даже думать.
Я вполне мог представить, какого шуму в мое отсутствие наделает Наузад вдалеке отсюда, в собачьей гостинице. Я пару раз уже оставлял его в умелых руках тамошнего персонала и он вполне туда вписался. Девушки из гостиницы по некоторым причинам велись на него; он, когда хотел, умел быть обаяшкой. Но я сомневаюсь, что он вызывал у всех такой же восторг и внимание во время своего пребывания здесь.
День шел своим чередом. Еще так много нужно было сделать! Я потратил добрых полчаса, убирая дерьмо из собачьих вольер и припоминая деньки на базе в Наузаде. Там мы сжигали эту хрень, но Хусейн пользовался более милым способом утилизации. Он загружал дерьмо в тачку для мусора и выкатывал ее прочь, чтобы выбросить содержимое в одну из многочисленных мусорных куч, высящихся на обочинах большинства местных дорог.
