региону при помощи хорошего знания о традициях и верованиях, к которым мы, несмотря наше стремление их превозмочь, относились бы с уважением.
Конечно же, никакие исследования не заставили бы меня переменить мнение насчет некоторых вещей. Я уж точно не из тех, кто высказывается об исламе наилучшим образом. Религия, в любой ее форме, не для меня: просто в мире слишком много смертей и разрушений для того, чтобы думать о какой- либо высшей силе, хранящей нас всех. Насколько я могу видеть, много хороших людей умирает по недобрым причинам и, чем тратить свое время на просиживание в церкви или мечети за молитвой о том, чтобы какое-то высшее благо позволило мне сделать мир лучше, я бы нашел время для того, чтобы поднять свою задницу и сделать что-нибудь для этого самостоятельно.
Как я уже говорил многим людям, скоро станет очевидным, что большинство мусульман, как и представители прочих религий мира, попросту хотят жить в мире и быть способными самим управляться со своей жизнью. Корень же проблемы — группы фанатиков, такие, как талибы. И главная причина их чрезмерно ущербного мышления тоже весьма очевидна: она в образовании, вернее, в его недостатке.
Насколько мне представляется, всесильные муллы, с их реально ограниченным пониманием Корана, легко получают контроль над покорными массами, которым не ведомо ничто иное. Отчаявшиеся и нуждающиеся последователи попросту воспринимают навязанные верования как данность. В конце концов, если у вас ничего нет, а кто-то обещает вам лучшую жизнь, что вам еще остается?
Медресе, то есть религиозные школы, куда осиротевшие мальчики, в основном из горных регионов северо-западного Пакистана попадают против их воли, управляются муллами, чьи интерпретации учения пророка Мухаммада оставляют желать лучшего. Впечатлительные юноши — поколение за поколением — радикализируются, обучаясь узкому, зашоренному мировоззрению, подобному ограниченному пониманию их учителей, которое те передают в процессе обучения. Это похоже на то, как если бы слепой был поводырем у слепого.
Вдобавок к этому, на женщин навешено клеймо злобных искусительниц, которых нужно избегать любой ценой, так как те мешают молодым людям служить Аллаху. Социальные контакты с женщиной, скрытой от взоров общества под глухой паранджой, сводятся к одним лишь ежедневным делам с членами семьи, принадлежащими к женскому полу, и то только в случае, если у них осталась какая-то еще семья. Не зная ничего другого, юноши воспринимают этот экстремальный образ жизни как общепринятую норму.
Западный мир впервые обратил внимание на экстремистские воззрения Талибана только после падения Кабула, случившегося после ухода советских войск в 1989 году. Затем появились эти запреты для женщин покидать свои дома, даже для выхода за покупками. О школьном образовании для них речи вообще не шло. Даже музыка, танцы и почти все формы медиа были для них запрещены, а супружеская неверность теперь каралась публичным побиванием камнями.
Иллюстрацией этого может служить пристроившийся на гребне возвышающихся над Кабулом скалистых гор бассейный комплекс олимпийских размеров, выстроенный Советами в знак их видимой непобедимости. Во время правления талибов он приобрел дурную славу как место публичных наказаний.
Захватив Афганистан в ранние девяностые, приспешники Муллы Омара, всемогущего лидера Талибана, провозгласили намерение вернуть Афганистан во времена пророка Мухаммада. Они хотели жить той же жизнью, какой жил он тысячу четыреста лет назад. И как это неисламский благотворительный фонд собирается изменить мировоззрение миллионов этих людей? Я не видел, как мы можем достичь этого.
Несколько дней спустя я вновь очутился на крыше гостиницы — всего за несколько часов перед тем, как Мохаммед приехал забрать меня и отвезти обратно в аэропорт, чтобы лететь домой. Однако теперь мы находились в гостинице под замком ради нашей собственной безопасности. Неподалеку от места, где я стоял, около одного из укрепленных посольских зданий, смертник взорвал бомбу. Леденящее напоминание о повседневных реалиях территории, на котрой я решил действовать.
Я понятия не имел, откуда тут взялся выгоревший от солнца пластмассовый стул, но, так или иначе, я сел на него и засмотрелся на пустынные горы. Я представил себе странствие по манящим кряжам и долинам; они просто напрашивались, чтобы я их исследовал. Но я знал, что они останутся вне досягаемости еще годы, если не десятилетия.
Я плотно застегнул свою большую зимнюю куртку, чтобы защититься от холода, каждый день свирепевшего к четырем часам, когда солнце начинало закатываться за самые высокие вершины. С началом заката мои мысли снова обратились к дому. Я скучал по Лизе. Я скучал по своей стае.
Сидя здесь и глядя на афганские горы, я невольно вернулся мыслью к последнему разу, когда я сидел в их тени. Тогда я готовил себя к тому, чтобы покинуть Афганистан после досадных шести месяцев службы. Я ни в жизнь не догадался бы тогда, насколько измениться моя жизнь за последовавшие затем три коротких года.
Я всегда думал, что, когда наконец расстанусь с морской пехотой, то сделаю карьеру в альпинизме: я видел себя обосновавшимся на вилле в Испании или в Альпах. Ни на мгновение мне не пришло в голову, что все лишнее время я буду посвящать благотворительному фонду, а альпинизм превратиться в хобби, которым я смогу заниматься только в бесценные минуты украденного свободного времени. Я никак не мог предвидеть, что вернусь в Афганистан, весь в размышлениях о том, как обеспечить здесь защиту животных и выполнение программы по стерилизации посреди зоны боевых действий, особенно если учесть, что немногих людей вне фонда заботят поставленные перед нами цели.
В этот раз никакого чая с медалями, сказал я самому себе.
Многое изменилось за эти три года. Во всех отношениях.
