Мы оба смеемся.
– Не моя вина, что я родилась настоящей женщиной.
– Вот только не надо все списывать на изначальную греховность вашей сестры.
Мы снова смеемся.
– Почему в твою голову никак не удается вбить, что невозможно всю жизнь иметь только одного сексуального партнера. Моногамия заложена в нас природой. Это как дышать, как пить воду. Это жизнь. А измена – это категория более высокого порядка: что-то внутреннее, духовное, когда ты сердечные струны в самом себе обрываешь, когда за содеянное тебя гложет стыд и раскаяние. Это выше секса.
– Значит, если ты переспишь с другим, тебе не будет стыдно?
– Нет. И эти же требования я применяю к себе. Хоть раз я упрекнула тебя за Ольгу?
– На тот момент мы расстались.
– И ты перестал меня любить?
– Нет.
– Получается, в глубине души ты все равно мне изменил. Так? Где же логика?
– Существуют истины вне логики.
– Вот только не надо прикрываться философской хренью. Когда ты несколько месяцев меня добивался, думал ли о том, сплю я с кем-нибудь в это время или нет?
– Да, думал. Но это нечестный пример. На тот момент мы еще не сказали друг другу главных слов.
– А хочешь, я тебе скажу?
– Нет, не хочу.
– Я спала с Матвеевым. И это главные слова.
Что-то неприятное скрипнуло в сердце.
– Сейчас это не имеет уже никакого значения.
– Верно, сейчас не имеет. А если бы ты тогда об этом узнал? Что-нибудь бы изменилось?
– Возможно.
– Ничего бы не изменилось. И только это по-настоящему ценно. Не надо делать из меня гулящую девку.
Вера вдруг заговорила взволнованно, жарко, с силой.
– Я живу
С начала наших отношений (терпеть не могу это слово) я тебе не изменяла. И ты это знаешь. Но не потому, что дала обет верности на всю жизнь. Просто мне хорошо с тобой, как ни с кем другим. Сейчас хорошо. В это мгновение. И нашей любовью мы делаем это мгновение бесценным. Но ни я, ни ты, ни один человек на свете не может ручаться за всю свою жизнь, каким бы чудесным и волшебным ни казалось ему настоящее. А клятвы в верности и вечной любви разрушают счастье, они развращают, приучают к мысли, что счастье – это то, что уже лежит в кармане, лежит сейчас и будет лежать всю жизнь. И оно тут же обесценивается. И сразу же испаряется любовь, уходит, как будто ее и не было. И два человека, столь нежно любившие друг друга раньше, вдруг понимают, что потерпели полное фиаско. Родниковая вода кажется нам безвкусной, если она всегда под рукой. Чего проще – подставил кружку и пей сколько влезет. Но если человек умирает от жажды, для него и ржавая вода из-под крана будет слаще всего на свете. Так и любовь! Так и счастье! Привычка к ним смерти подобна.
Я подошел к костру, присел, раздул угли. Щеки костра затрещали, зашипели влажные поленья.
– Ты смешиваешь понятия. Мы говорили о постели, а не о любви, об изменах, а не о счастье.
– А к ним применимы те же законы. И я не отделяю одно от другого. Если секс для тебя станет привычкой, только потому что он всегда под рукой, я это сразу почувствую, я перестану получать удовольствие. Это как болезнь, как вирус. И чтобы не заразиться от тебя этой привычкой, я начну изменять. И не будет в этом ни крохи моей вины. Я просто хочу жить полной и насыщенной жизнью во всех ее проявлениях, чтобы каждая наша близость была маленькой победой в бесконечном любовном сражении. Как тогда, в первый раз, на горе Барабанщиков. Ты помнишь?
– Конечно, помню!
– И пусть для нас это станет образцом сексуальной свободы и счастья. Когда нет границ и можно все, что доставляет нам удовольствие.
Вера улыбнулась и сразу же, без пауз продолжила:
– Идиотские законы придуманы обществом, чтобы спрятаться. Мы привыкли считать, что измена – это что-то ужасное и позорное, ее надо скрывать и молчать о ней, раскаиваясь, наивно обещая себе, что это последний раз… ну почти последний… Я тебе сразу сказала, что ничего не буду скрывать.
