знаю, у тебя и без этого проблем хватает. Это не панацея – лишь моя позиция.
– Ну хорошо. А дальше-то что будет? Ты думала?
– Нет. А зачем?
– Неужели тебе никогда не хотелось быть по-настоящему счастливой?
– Дим, ты меня не понимаешь. Я счастлива, – она произнесла это просто, но с огромной силой. И невозможно было не поверить. – Я очень рада, что Софья появилась в моей жизни; что мы можем встречаться, разговаривать, улыбаться друг другу. Я счастлива, что она не злится, когда я бужу ее среди ночи звонком, чтобы прочесть только что написанное стихотворение. И каждое утро я просыпаюсь с ощущением свободы и легкости, с ожиданием предстоящих открытий нового дня.
– А как же физиология? Потребности тела?
– Ты имеешь в виду…
– Да, именно это.
– Я, наверное, какая-то фригидная, но для меня секс вообще не имеет никакого значения. Тем более я не смогу отдаться человеку, которого не люблю. Даже симпатия и влюбленность не в счет. Ты просто сам для себя всегда знаешь, настоящее это чувство или так, природа проказничает. И совершенно не важно, порхают в животе бабочки или нет.
– Ты не пробовала написать пособие для безнадежно влюбленных? – попытался я перевести разговор в шуточное русло. – Судя по тенденции времени, будет пользоваться бешеным спросом.
Маша шутку не оценила:
– Нет универсальной формулы. У каждого свой путь. И свое понимание любви. Даже самый заманчивый бутик не вызывает желания зайти, когда глядишь на него из окна переполненной маршрутки.
– Это к вопросу о точке зрения?
– Просто мысли вслух.
Она вдруг показалась мне очень уставшей, как пчела, всеми лапками завязнувшая в банке с вареньем: уже не жужжит, не пытается улететь, а терпеливо ждет, когда всесильный Бог возьмет ее двумя пальцами, вырвет из плена и задумается – отпустить или раздавить.
– А еще любовь всегда дает невероятный творческий импульс. Ты не поверишь, я пять картин написала за несколько месяцев, буквально одну за другой. А идей в голове еще на добрый десяток. Творю, как заведенная, и молю Бога, чтобы это состояние не покидало меня. Восторженность на грани безумия.
– Я бросил писать…
Маша посмотрела на меня глазами мудрой совы, которая всегда и все знает о каждом.
– Это временно.
– Ты так думаешь?
– Писать или нет – не тебе решать. Это такая же потребность, как дышать, любить, смеяться. Желания здесь неуместны.
– А если я разучился?
– Смешной, как можно разучиться дышать?! В твоей власти лишь на какое-то время зажать нос и задержать дыхание, но в скором времени легкие скрутит спазм и ты жадно вдохнешь. А временный недостаток кислорода только усилит жажду свежего воздуха. И ты задышишь часто-часто, воздух покажется сладким, пьянящим и даже ударит в голову.
– Эх, Машка, твоими бы устами да мед пить.
– Только не спрашивай, откуда я все это знаю, – она положила руку мне на плечо и легонько сжала, словно бы говоря этим: мы с тобой в одной упряжке.
– Может быть, зря все это? О чем-то думаешь, фантазируешь, пачкаешь бумагу, а ведь это никому не нужно, кроме тебя самого. Приходят в голову какие-то идеи, ты оформляешь их в сюжет, художественно обрабатываешь… Но в конечном итоге результат никто не видит. Да и плевать всем на него с высокой колокольни. У нас гениев – как собак нерезаных. И все непризнанные. А вот ручками работать никто не хочет, всем лишь бы творить.
– Блин, ну это лотерея. На тысячу непризнанных одного рано или поздно признают. И каждый надеется занять вакантное место.
Мы весело смеемся.
– Ты надеешься дождаться?
Маша вдруг становится серьезной, веселость улетучивается, как будто и не было ее секунду назад.
– Я из другого теста. Мне насущно необходимо выливать на бумагу и холст себя самое. Иначе я в психушку попаду. Правда.
Милая серьезная девочка, какую я знал несколько лет назад, осталась в извилистых переулках прошлого. Она заблудилась в них и не нашла выхода. Передо мной стояла другая Маша. Мыша. С ранеными глазами и потрескавшейся душой. С грузом усталости над переносицей. Но с неистребимой яркостью в каждом жесте, с верой в добрую сказку.
