Он указал мне на цепочку, соединявшую ручку чемодана с ремнем его брюк.
— Это стоит не столько, сколько лежит в твоей сумочке, но… просто для меня, это все же зарплата за несколько месяцев…
Он замолчал. Я думала, он потерял нить своих мыслей, и уже собиралась было ляпнуть глупость, чтобы как-то сгладить неловкость, но он вдруг совсем тихо добавил, теребя свою цепочку:
— Знаешь, Матильда… Если ты в жизни чем-то по-настоящему дорожишь, сделай все, что надо, чтобы это не потерять.
О, ну знаете ли… И кого это я опять подцепила на улице? Просветленного? Сына проповедника? Свидетеля Иеговы, переодевшегося пентюхом с полным атташе-кейсом апокалипсисов и несуразных молитв?
Конечно, я сгорала от любопытства узнать, что же такого драгоценного он с собой носит, но не хотелось уделять ему слишком много внимания и… И, кстати, почему это он мне тыкает?
— Знаешь, что там?
На помощь. Большая игра. Плащ, аксессуары, все дела.
— Подушка?
Это его не рассмешило. Или же он не расслышал. Он поставил свой чемодан на стол, набрал какой-то код, повернул ко мне и поднял крышку.
И тут, признаюсь, я увидела то, чего вовсе не ожидала. Он захлопнул чемодан и встал.
Ну и… уф… что сказать? Этот быковатого вида увалень с очень ограниченным словарным запасом разгуливал с целым чемоданом ножей.
На самом деле, это был Рэмбо, просто я его не узнала.
Он уже стоял у стойки бара, расплачиваясь по счету.
Ну и история… Ладно, чего уж там, я тоже поднялась.
Все это было прекрасно, но мне — мне не терпелось пересчитать мои деньги!
Он приоткрыл передо мной дверь и придержал ее ровно в тот момент, когда я проходила под его рукой. Ненадолго, на доли секунды он, как будто сам себе наступил на шнурок, потерял равновесие и чуть не упал прямо на меня. Чуть-чуть. На мгновение. Не успела я оскорбиться, как мы с ним были уже на улице. Но я почувствовала, как теплый кончик его носа коснулся маленькой косточки, выступающей сзади у основания шеи.
Я слишком спешила со всем этим покончить, чтобы утруждать себя какими-то замечаниями, поэтому просто быстренько высвободилась.
Эй. Никаких шашней с таким простофилей. Пусть проваливает вместе со своими чертовыми резаками.
Возвращайся в свои джунгли, Чита[145], давай…
Все-таки мне не хотелось, чтобы у него осталось обо мне дурное впечатление. Он никогда об этом не узнает, но я ему многим обязана.
Так что будь храброй, святая покровительница неудачников всего мира, будь храброй. Улыбнись дяде. Какое-нибудь доброе словечко на прощание, от тебя не убудет.
— Ваша куртка… — сказала я, — она странно пахнет…
— Пахнет оленем. Это оленья кожа.
— А? Да что вы? Я не знала. Ладно, хорошо, я… я с вами прощаюсь и еще раз вас очень благодарю.
Я протянула ему руку, но возникла проблема: он сжал ее в своей и не отпускал.
— На самом деле, — пробурчал он, — уф… я… Я бы хотел еще раз с тобой… с вами встретиться.
Я громогласно расхохоталась, чтобы раз и навсегда с этим покончить, и добавила:
— Послушайте, не знаю почему, но мне кажется, что у вас и так уже есть все мои координаты…
Я произносила эти слова, одновременно осознавая, насколько фальшиво они звучат, и они, и этот мой унизительный снобский смех.
— Нне… нет, — пробормотал он, разглядывая мою руку.
Он внезапно побледнел.
Бледный, серьезный, беспомощный и грустный, он теперь выглядел лет на десять старше. Он поднял глаза, и впервые мне показалось, что он действительно видит меня.
— Да, конечно, у меня было все, но я… у меня ничего больше нет, потому что я тебе… я вам все отдал.
Уф… Я задумалась, не пытается ли он меня разжалобить. Выглядел он искренне, но все же чуточку перебарщивал, разве нет?
