реальной силой, вероятнее всего, они будут оставаться у власти еще некоторое время. В течение последних нескольких дней с их стороны заметны некоторые признаки того, что они стремятся к улучшению взаимоотношений с союзниками.
Мы спрашиваем в морозной, мгляной тьме на углу газеты.
Только одна!
— Какие ж, когда они все заторможены? — отвечает мне серьезный «пролетарий».
И продолжает:
— Обещали хлеба, обещали землю, обещали мира… на тебе! Ничего, видать, и не будет.
— А вы чего ж верили? — спрашиваю.
— Дураки верят… Сдурили тебе голову, как есть…
В воздухе пахнет террором. Все время, с разных концов… Стоит ли пачкаться? И все-таки, в отличку от бывшего белодержавия это краснодержавие — безликое, массовое. Не должен ли и террор быть массовый, т. е. сражательный, военный? Недаром главная у нас легенда — война юга с севером, Каледина с большевиками.
Увы, только легенда!
Бесконечная процессия с флагами — к Таврическому Дворцу, к Учредительному Собранию (которого нет).
Однако это не весна: толпа с плакатом «Вся власть Учредительному Собранию!» — поразительно не военная и даже не пролетарская, а демократическая. Трудовая демократия шла. Войскам большевики запретили участвовать: «Темные силы буржуазии задумывают контрреволюционное выступление…» (Официальные «Известия» сегодня).
Красногвардейцы с гиком, винтовки наперевес, кидаются во всякую толпу: «Ррасходись!»
В редакции «Речи» — солдаты. На углах жгут номера газеты из тех 15 тысяч, которые успели выйти.
Тов. Володарский (
Буржуазия с нашей точки зрения — класс отживший, класс разлагающийся. Мы их, как социальную силу, уничтожаем. Учредительное собрание будет правомочным с точки зрения того класса, которого там будет большинство, и наоборот. На съезде нашей партии в 1903 году Плеханов сказал: «Революционный класс может во время революции лишить избирательных прав целый класс, если на это есть необходимость». Это совершенно верно, но революционные массы не только могут так действовать, но и должны это сделать. Массы, научившись в эти дни защищать свою свободу, поймут, как надо действовать, когда попробуют разогнать Учредительное собрание.
Повсюду теперь значение Октября — страстный протест против прошлого и честный призыв к будущему — было более очевидно. И здесь способность людей переступать за пределы своих старых обычаев или образа мышления и действий проступала наиболее явственно.
В первые дни Октябрьской революции работали рабочие трибуналы, работали с поразительной нерегулярностью, с непредсказуемыми строгостями и почти беспощадностью по отношению к буржуазии. Выпускались яростные прокламации и предупреждения о том, что «грабители, мародеры и спекулянты объявляются врагами народа». Одна из прокламаций завершалась словами: «Саботажников к позорному столбу! Прочь, преступные наемники капитала!»
В это время испытаний и ошибок, чистой невинности и незамутненной надежды рабочие трибуналы вершили правосудие, и мы слышали одно предложение, повторявшееся чаще всего с благоговейной суровостью, — оно гласило, что виновные должны «быть осуждены с позором всем международным рабочим классом». (Большинство старых судов отказывались признавать авторитет советской власти, однако им было позволено работать, при условии, что старые законы не вступали бы в противоречие «революционному сознанию и революционному представлению о справедливости»).
Ярким морозным утром 28 ноября Агурский, русско-американский монархист, ставший большевиком, Бесси Битти и я перешли Дмитровский мост через Неву и зашагали по снегу к дворцу великого князя Николая Николаевича. Музыкальная комната в доме великого князя, просторная и отделанная панелями из дерева редких пород, была выбрана для первого заседания рабочего трибунала. Среди обвиняемых была графиня Софья Панина, лидер кадетов и министр общественного благосостояния в кабинете Керенского. Декрет, изданный в тот день, предписывал арестовать всех лидеров кадетов как врагов народа, замешанных в заговоре, связанном с Корниловским мятежом, однако графиня была вызвана в суд по особому обвинению в том, что она забрала 93 000 рублей, принадлежавших Министерству образования. В какой-то момент женщины, столпившиеся вокруг арестованной Паниной, сидевшей на скамье, по обоим краям которой стояли солдаты, встрепенулись, когда другой солдат внес пулемет и картинно поставил его на стол. Этот пулемет был доставлен просто как улика против Пуришкевича, которого застигли с ним и которому инкриминировали написание контрреволюционных листовок, обнаруженных у него во время рейда, совершенного чекистами.
