Красного Креста, чтобы скрыть свою элегантность. Но одна семья, мать с несколькими дочерями и прочими родственниками, пришла в роскошных костюмах. Они носили кольца и алмазные броши и напоказ щеголяли дорогими мехами. Они теснились на скамье рядом со мной. Там не хватало места для них всех, поэтому одна из дочерей повернулась ко мне. Она говорила по-немецки (язык российского двора): «Не пересядете ли Вы на задние ряды? Мы хотим эту скамью. Один из заключенных наш родственник».
Я находилась в суде четыре часа. Все это время я сидела на моем месте, чтобы не потерять его. Я посмотрела на молодую женщину и покачала головой. Она покраснела от гнева. Ее высокомерие было невыносимо. Она, казалось, позабыла, что здесь произошла революция. Она села одной своей половиной на меня, а второй на скамью. Она была очень красива, но ее тело было таким же твердым и жестким, как и ее лицо. Во мне закипало негодование. Я поняла ярость большевиков против высокомерия аристократии. Я злобно пихнула молодую женщину своим локтем. Она разъярилась, но у нее не было больше власти, чтобы приказать бросить меня в темницу. Она убралась с моих коленей, но втиснулась по соседству. Я не сумела ей понравиться и отказалась от дальнейших попыток.
К тому времени были заняты даже проходы между рядами. Из кухни пришли два повара. У них были закатаны рукава, а сами они были разгоряченными и жирными. Солдаты принесли им два стула. Я сидела между герцогинями и поварами. Из них манеры были лучше у поваров.
Затем у всех вдруг вытянулись шеи. Послышался топот ног. Ввели заключенных. Они входили в зал между двумя рядами солдат-большевиков. Заключенные были в полном обмундировании. Их мундиры были покрыты золотыми галунами, а на груди висели ряды медалей. У них даже были шпоры на их начищенных до блеска сапогах. Они смеялись и шутили, как школьники. Солдаты, охранявшие их, были оборванные и грязные. Среди них не было даже двоих в одинаковом обмундировании. На некоторых были фуражки, а на других меховые шапки. Ничто в одежде не соответствовало друг другу. У одного или двоих ноги были обвязаны какой-то рваниной. Они выглядели как солдаты из комической оперетки. Солдаты выстроились вдоль стены и оперлись на свои штыки. Вся сцена была комична.
Я снова ощутила себя Алисой в Стране чудес. Я проглотила волшебную таблетку, которая изменяла вещи. Повара и герцогини, оборванные солдаты и блестящие генералы, рабочие без воротников и судьи в париках поменялись местами. Даже яркий бальный зал по взмаху волшебной палочки стал грязным залом для собраний.
Я готова была рассмеяться, но что-то в лицах судей остановило меня. Глаза солдат были суровы. Семья, сидевшая рядом со мной, начала подавать знаки своему юнкеру. Они шутили и смеялись. Они насмехались над судебной процедурой. Юнкер развалился на своем стуле, вытянул ноги перед собой и ухмылялся. Презрение к суду было в каждом жесте и каждом взгляде.
Но вот начался суд. Пуришкевич нанял выдающегося юриста в качестве своего защитника. Седобородый мужчина в красивом сюртуке сделал шаг вперед. Он сохранил все великолепие и все формальности былых дней. Он был подчеркнуто подобострастен к судьям. Каждое движение его руки было атакой.
Он низко поклонился и обратился к суду. «Многоуважаемые и достопочтенные господа», — начал он. Заключенные хихикнули. Улыбка облетела зал суда. Но члены трибунала слушали с широко раскрытыми серьезными глазами. Они делали усилие, чтобы понять мудреные правовые аргументы. На их лицах появилось озадаченное недоумение. Они консультировались друг с другом, но красноречивая речь адвоката текла дальше.
«Я уверен, — говорил он, — что этот замечательный и досточтимый трибунал хочет быть справедливым и что ученые господа на скамье думают лишь о справедливости».
Едкий сарказм не задел членов трибунала. Они слушали с детским усердием. Это было и жалко, и величественно.
Проталкиваясь сквозь толпу к выходу, я еще раз почувствовала напряженную эмоциональную атмосферу крепости. Лица раскраснелись, в глазах горел гнев. Жаркие, напряженные разговоры били ключом. Тут продолжалась та же битва класса против класса, кипела та же ненависть, то же желание со стороны каждого доминировать. Только судьи были безмятежны. Они вызывали и жалость, и уважение своей простотой, своим желанием во всем разобраться, своей попыткой быть справедливыми.
Планомерные аресты прибывающих кадет продолжаются. В «Известиях» (это единственная сегодня газета) напечатан декрет, которым кадеты объявляются вне закона и подлежащими аресту сплошь.
Вчера таки было что-то вроде заседания в Таврическом Дворце; сегодня оно объявлено «преступным», стянуты войска, матросы, и никто не пропущен. Арестовали столько, что я не знаю, куда они их девают. Даже «отдано распоряжение» арестовать Чернова.
Поговаривали, что за мрачными стенами Петропавловской крепости творились ужасные дела. Здесь томились в камерах, ранее занимаемых пылкими революционерами, министры и генералы.
С большим трудом я получила разрешение посетить крепость. Мой пропуск был на семь вечера. Я взяла с собой молодую женщину в качестве переводчика. Мрачная крепость окружена массивной каменной стеной и стоит на берегу Невы, напротив Зимнего дворца.
У входа вокруг костра собрались солдаты. Костры горели по всему Петрограду. Где бы солдаты ни стояли на карауле, везде они разводили для
