Альтернатива

выгодно, ибо он сейчас обладал выигрышем во времени.

— Ну, а если актер — явление высшего порядка, — медленно сказал Везич, глядя в глаза Штирлица, — что же такое институт режиссуры?

— Режиссер — это творец мысли. Настоящий режиссер и настоящий актер почти всегда борются друг с другом, это две индивидуальности. Разница в том, что режиссер спускается сверху. Режиссер создает свое имя из всего на свете, он, как творец, творит мир, но из чего сотворит он этот свой мир и свое имя?!

— Да, но за ними обоими стоит писатель. Он, видимо, самое главное начало в проявлении этих двух ипостасей.

— По-моему, — так же осторожно, как спрашивал Везич, ответил Штирлиц, — писатель не имеет ничего общего с режиссером и актерами. Он облекает свое многократное «я» в словесную ткань. Понять идею его «я» должен режиссер. Выразить — актер, то есть вы. Я, Штирлиц, как и вы, актер. Всякий актер, если он не бездарь, — некий контрольно-пропускной пункт. Режиссер может что-то предписать нам, но мы вправе сказать «нет» режиссеру. Не потому, что так мужественны, а лишь оттого, что не можем сделать т а к. «Мой герой так не поступит. Он так поступить не может». И все. Когда актер не может чего-то органически, значит, работал его контрольно-пропускной пункт…

Везич склонился над столом и, замерев, спросил:

— Тогда, быть может, настоящему актеру не нужен режиссер? Может быть, настоящий актер вправе вести роль сам по себе?

Штирлиц смотрел на Везича так же цепко и молчал, хотя он знал, что надо ответить полковнику, ждал того мгновения, когда надо будет ответить ему. Он почувствовал это мгновение, когда Везич чуть прищурил веки — не выдержал напряжения.

— Актер может сыграть роль сам по себе, — ответил Штирлиц, — но в этом случае он будет поступать как режиссер. Он будет заменять режиссера, но не отменять его. Он станет возмещать режиссера, чтобы творить свой мир и свое имя.

— И вы думаете, что талантливый актер может спасти плохую пьесу?

— Если роль очень плоха, надо дать ему возможность выкидывать какие-то слова. Что такое роль? Это список реплик. А реплики — сотая часть жизни. Ведь между репликами, в сущности, идет жизнь. Видимо, все дело в ремарках… Ремарки должны открыть возможности для актера. Если актер почувствует, что роль очень слаба, но ремарки жизни тем не менее наличествуют, он опустит реплики и сыграет. Плохую роль он возместит самим собой, своей личностью…

Везич откинулся на спинку плетеного стула и впервые за весь разговор закурил.

— Где вы учили немецкий? — спросил Штирлиц.

— В Вене.

— У вас блестящий немецкий. Наверное, вашими учителями были немцы, а не австрийцы.

— Моими учителями были «фолькиш», иностранные немцы, австрийские подданные. Такие же, как здесь югославские немцы. Они издеваются над языком ваших пропагандистов Кунце и Вампфа — я слушал запись их разговоров после того, как они проводили с ними инструктивные беседы.

— Вы пользуетесь английской аппаратурой?

— Американской.

— Немецкая лучше.

— Может быть. Но вы нам ее не продавали.

— Да? Глупо. Я бы продавал, пропаганда техникой — самая действенная пропаганда.

— Слава богу, у вас не все думают так остро, как вы.

— Не любите немцев?

— Не люблю нацизм.

— Почему так?

— На это у меня есть много причин.

— Личного порядка?

— Да.

— Мы задели кого-нибудь из ваших родных?

— Нет.

— Друзей?

— Нет. Просто, по-моему, на каком-то этапе общественная неприязнь одолевает каждую личность — это самая сильная форма неприязни.

— Вам кажется, что образцом истинно справедливого государства может считаться ваша монархия?

— Отнюдь.

— Я боюсь, что, ответь вы на мои следующие вопросы, дальнейший разговор мне придется прекратить…

— Тогда лучше опустим ваши дальнейшие вопросы, потому что мне жаль прерывать такой интересный разговор.

— Согласен. Скажите, вы намерены продолжать драку даже после того, что я показал вам?

— Обязательно.

— Как вы думаете драться?

— Есть много способов.

— Верно. Все эти способы, однако, возможны лишь в том случае, если драку ведет полковник Везич. А если драку будет вести просто Везич?

— Просто Везичу драться будет труднее. Но ведь и лишить Везича звания тоже нелегкое дело.

Штирлиц покачал головой. Везич заставил себя рассмеяться.

— Не надо, — сказал Штирлиц. — Это у вас получилось искусственно. Не проигрывайте партию в мелочах. Не сердитесь, вы симпатичны мне, только поэтому и говорю так.

— И вам не следует проигрывать в мелочах. Что значит «симпатичны»? Почему?! Ведь я наступил вам на хвост…

— Мне?

— Вы хотите сказать, что я наступил на хвост режиссеру?

— Это вы так сказали, полковник. Давайте уважительно относиться к словам друг друга.

— Но вам бы хотелось так сказать?

— Больше всего мне хотелось бы поехать сейчас на море.

— Ну что ж. Приглашаю.

— Есть конспиративная квартира на побережье?

— Несколько.

— Спасибо за предложение. Подумаю. А вам советую поразмыслить над моими словами. Вас сомнут, если вы будете продолжать драться таким образом. Может быть, следует пойти на временный компромисс? Чтобы сохранить возможность продолжать борьбу? Иными путями? В иной обстановке? Нет?

— Вы думаете, после начала войны, допусти я возможность оккупации Югославии, мне сохранили бы мой пост в полиции?

— Я так далеко не заглядывал. И вы согласились бы продолжать службу в полиции, случись война между нашими странами?

— Прежде чем ответить, мне надо знать, будет война или нет. И если да, то когда? Хватит ли у меня времени закончить первый раунд теперешней драки или пора готовиться к следующему?

«Его вопрос мне выгоден, — сразу же понял Штирлиц. — Видимо, я все время подводил его к нему. Странно, чем точнее я буду играть свою роль по возможной вербовке Везича для рейха, тем скорее я смогу ответить Москве».

— Для того чтобы ответить вам, — сказал Штирлиц, — мне надо услышать: понимаете ли вы, что мы вас обскакали и что мы сейчас можем вас смять? Это первое. Понимаете ли вы, что мой откровенный ответ на ваш вопрос, поставленный жестко и четко, должен предполагать нашу дружбу в дальнейшем?

— Вы имеете в виду мою вербовку?

— Людей вашего уровня не вербуют.

— А что же у вас делают с людьми моего уровня?

— Людей вашего уровня удобно держать в добрых друзьях. Или югославская разведка придерживается иного правила?

— Когда как… Хорошо, я подожду вашего ответа до сегодняшнего вечера, — сказал Везич. — Я ничего не буду предпринимать до сегодняшнего вечера. В восемь часов — вас это время устроит? — я жду вас в клубе «Олень», это на Медвешчакской дороге, дом девять. Уговорились?

«Соглашайся, соглашайся, — молил его глазами Везич. — Ну соглашайся же! Я тогда успею напечатать сегодня же мой материал. Потом можете делать все что угодно, все равно я вас повалю в нокдаун! Победить не выйдет, не хватит сил, но и желание похвально! В конце концов всех нас на том суде, который уготован каждому, будут судить — и если я чего-то не смог, то не оттого, что не делал, а потому лишь, что не хватило сил. Здесь уж моей вины перед богом нет, и римляне не зря прежде всего ценили изначальное желание».

— Уговорились, — сказал Штирлиц медленно, словно бы спотыкаясь на каждой букве.

«Поставит там аппаратуру, — понял он. — И получит подтверждение своей версии. Он выгадывает время, потому что готовит удар. Он хочет переиграть меня. Пусть. На здоровье. Зато я имею возможность переиграть Веезенмайера. Впрочем, все может полететь в тартарары, если Веезенмайер поедет в клуб «Олень» один. Зачем делить лавры с подчиненным? Я должен сделать так, чтобы Веезенмайер поручил этот вечерний разговор мне. Или взял меня с собой. Если он поступит иначе, я зря истратил время».

13. ОПЫТ ИССЛЕДОВАНИЯ ДОКУМЕНТОВ

«Центр.

В Берлине работают представители усташей Младен Лоркович и Вилко Ригель, которые поддерживают контакты с министерством иностранных дел и с