– Все мы молимся об этом, дорогой Хасуэлл.
– Я понимаю, о чем говорит викарий, – произнес Хемингуэй. – При такой болезни каждый день может оказаться последним. Неудивительно, что у миссис Эйнстейбл озабоченный вид. Как я погляжу, он не из тех, кто себя щадит.
– Сквайр не инвалид, – возразил Хасуэлл. – Он очень энергичный человек, для него будет только хуже, если он откажется от привычной активности.
– Святая правда! – кивнул викарий. – Но ему можно пожелать меньше трудов. Так и хочется посоветовать сквайру забыть о чрезмерной добросовестности, но разве такое советуют?
– То есть не так стараться ради поместья, которое достанется по наследству то ли кузену, то ли племяннику, живущему где-то в Южной Африке? – уточнил Хемингуэй. – Это даже не старания, а настоящая борьба! – Он посмотрел на Хасуэлла: – Я видел, что он занимается лесоповалом.
– И новыми посадками.
– Это я тоже заметил.
– Сквайр – необыкновенный человек, – тепло промолвил викарий. – Иногда я ему говорю, что предприимчивостью он поборется с человеком вдвое моложе себя! Помню, когда он только решил извлечь выгоду из общинного выгона… Надо вам объяснить, инспектор, что выгон…
– Кстати, про выгон, – перебил его Хасуэлл. – Как вы считаете, старший инспектор, можно запретить людям топтаться там, мусорить, таращиться через изгородь на Фокс-Хаус? Мисс Уорренби это чрезвычайно неприятно.
– Бедняжка! – воскликнул викарий. – Это просто позор! Куда катится мир? Что за вульгарная тяга к сенсационности? Как раз сегодня утром об этом толковал Гэвин Пленмеллер, но я не обратил внимания. Испугался, что он опять настроен шутить, а мне его шутки совершенно не нравятся! Действительно, инспектор, необходимо что-то предпринять!
– Боюсь, полиция бессильна, сэр, пока люди ограничиваются самим выгоном и общественной дорогой и никому не чинят препятствий, да и как иначе, там же тупик!
На лице викария появилось тревожное выражение.
– Может, мне пойти туда и обратиться к ним, объяснить, как все…
– Кто-то просто похихикает, а может, и нагрубит вам, – предостерег Хасуэлл. – Лучше натравите на них Пленмеллера: ему понравится рассеивать толпу. Его остановит лишь угроза линчевания.
– Хасуэлл, Хасуэлл, друг мой, – пробормотал викарий.
– Не волнуйтесь! – засмеялся тот. – Вы можете представить, чтобы он хотя бы пальцем шевельнул ради племянницы Уорренби?
Викарий покачал головой и сказал, что у их доброго друга злой язык, но любой достоин снисхождения, а сердце человеческое не избавлено от горечи.
– Уж его-то, с хромотой, надо бы пожалеть, – произнес Хемингуэй. – Слушать Пленмеллера исключительно полезно, он о любом такого наговорит, что не устоишь на ногах от неожиданности! Однако я не уверен, что его суждению можно полностью доверять. Не удивлюсь, если Пленмеллер просто старается оправдать надежды слушателей и всякий раз, открывая рот, выдает что-нибудь сногсшибательное.
Викарий окинул Хемингуэя одобрительным взглядом и похвалил за проницательность.
– Я сильно огорчен его отношением к этой прискорбной истории, – продолжил он. – Молчу о христианском сострадании, но и с мирской точки зрения я предостерегал Пленмеллера, что его неумеренное красноречие может быть неверно понято. Пока что, – оговорился он, изображая поклон, – мои опасения не подтвердились.
– Большое вам спасибо, сэр, – радостно сказал Хемингуэй. – Вообще-то у меня возникло бы больше подозрений, если бы Пленмеллер вдруг сменил тон, потому что, как утверждают, он много месяцев твердил, что от Уорренби необходимо избавиться. Я вот чего никак не возьму в толк: почему он взъелся на Уорренби сильнее, чем кто-либо еще? – Он сделал выразительную паузу, но викарий лишь вздохнул, а Хасуэлл усмехнулся и пожал плечами. – Возможно, – продолжил Хемингуэй, – разница между ним и остальными местными жителями, не выносившими Уорренби, состоит в том, что он говорил то, что думал, а они нет.
– Боюсь, вы правы, – скорбно закивал викарий.
Старший инспектор прищурился:
– Вы с большинством, сэр?
– Это невозможно опровергнуть, – ответил подавленный викарий. – При всех стараниях тяжело бороться с неподобающими мыслями, плоть слаба, о как слаба!
– Если так пойдет, то вы скоро заподозрите всех, кто не питал к Уорренби неприязни, старший инспектор, – усмехнулся Хасуэлл. – Спешу вас уверить, что я, подобно викарию, считал его пренеприятнейшим субъектом!
Хемингуэй поднялся.
– Вижу, он добился непопулярности, – подытожил он. – Не стану больше отнимать у вас время, сэр.
