которые остались, кого я знаю: сосед Кириллов, продавец в магазине, художник с соседней улицы, Женя. Они боятся возвращения мертвых. Часть жителей, те, кого я встречала, обычные, живые. Другие…
Она красноречиво замолчала, ожидая от Германа реакции. Но какой? Что он ее успокоит, посмеявшись над нелепостью предположения про возвращающихся мертвецов? Так ему вовсе не до смеха. Или ждет, что он согласится? Герман неопределенно качнул головой и туманно ответил:
— Может быть.
О том, что он увидел старика Кириллова в зеркале совсем не «обычным», говорить уже не стал. Зачем? Завтра утром Алина все равно уедет. Но что-то в ее реплике его насторожило, вызвало смутную ассоциацию. Только вот что именно — уловить он так и не смог.
— Приехали, — с облегчением выдохнул Герман, въезжая во двор пятиэтажки, в которой снимал квартиру.
Дома он сразу выдал Алине большое банное полотенце, свою чистую пижаму и отправил принимать горячий душ. Пока она мылась и отогревалась, он, несмотря на усталость и боль, спустился в круглосуточный магазин и купил бутылку коньяка — в качестве согревающего лекарства от простуды. Алина вышла из ванной, когда Герман уже заваривал чай. Мужчина оглянулся на нее и не смог сдержать улыбки. Пижама была настолько велика девушке, что одна футболка уже могла послужить ей ночной рубашкой. Но Алина разумно сделала выбор в пользу тепла, поэтому надела и брюки. Те пришлось подвернуть несколько раз, и все равно штанины волочились по полу.
— Я похожа на беспризорника, — проворчала она, поддерживая обеими руками брюки, дабы те позорно не свалились.
— Иди сюда, — поманил ее Герман. И несмотря на изумленные протесты Алины, оттянул верх ее штанов и завязал резинку узелком.
— Спасибо, — поблагодарила Алина. И озорно улыбнулась.
— Не за что. А теперь — лекарство, — с этими словами Герман протянул девушке стакан, в который на треть был налит коньяк. — Залпом и без разговоров. Лимона нет. Забыл купить. Чай нальешь себе сама. Вон там — кровать для тебя и чистое белье. А я иду в душ.
Когда он вышел из ванной, на ходу вытирая полотенцем волосы, Алина уже забралась в постель и при виде мужчины смущенно натянула одеяло до самого подбородка. Герман бы усмехнулся и отпустил какую-нибудь ироничную реплику, но от усталости и боли даже язык не ворочался. Хотелось упасть прямо тут, на полу.
— Я лягу на диване, — коротко бросил он и, с трудом наступая на ногу, которая разболелась до красных кругов перед глазами, дотащился до своего спального места.
— Герман? — окликнула его встревоженно Алина.
— М-м? Чего тебе? — не совсем вежливо буркнул он.
— Тебе плохо, — в ее реплике не было вопроса. Зачем спрашивать, если и так все понятно.
— Пройдет.
Диван был такой же неудобный, как раскладушка. А может, даже хуже. Герман неуклюже повернулся и чуть не взвыл, когда одна из пружин уперлась ему в больное ребро. Уснуть не удастся, это точно. Если только он не вырубится.
— Иди в кровать. Я — на диван, — скомандовала решительно Алина. — Не та ситуация, чтобы в джентльменов играть.
— Не могу. Встать уже не могу, — слабо усмехнулся он.
Алина завозилась, путаясь в пижаме и одеяле, а затем подошла к нему.
— Давай помогу. Не уснешь же ведь.
— Если мне поможешь, то не уснешь уже ты. — Он помнил, какой бледной и измученной выглядела она после того, как сняла ему боль в первый раз.
— Я так устала, что усну без проблем. Закрой глаза и молчи.
Он послушался. Странно было подчиняться этой мелкой рыжей, которая то боялась крыс и высоты, то раздражала вопросами, то язвила. Но когда в ее голосе появлялись такие уверенные командные нотки, он странным образом ее слушался. Герман закрыл глаза, и Алина, не медля, положила прохладные ладони ему на лоб.
Ощущения в этот раз были не из приятных. Когда девушка коснулась сквозь пижамные брюки его ноги, Герману показалось, что из его тела на живую вынимают крупные осколки. Он стиснул зубы и невольно дернулся.
— Не шевелись, — голос девушки звучал тихо и устало. — Неужели так больно?
— М-м.
— Странная болезнь. Говоришь, не травмировался. А я «вижу» раздробленные кости. Вот здесь, здесь и здесь. Раны и переломы. Будто что-то раздавило тебе ногу.
Герман приподнялся и подтянул штанину, обнажая голень.
— Сама смотри — ничего нет, никаких следов и шрамов. Ни от заживших ран, ни от операций. Клянусь, даже в детстве ничего себе не ломал. Как-то миновало. Хоть по деревьям и заборам лазал и падал с них. Врачи тоже удивляются.
— И давно у тебя так?
