Погладив питбуля, Маккензи повел меня мимо конторки в служебные помещения этого переоборудованного склада. Мы миновали еще одну комнату, забитую его добром, и прошли узким коридором, где из-за ограждения из гофрированной стали и преломления света в стекле получился какой-то подводный мир. Только через некоторое время до меня дошло, что я изнутри смотрю на грузовой контейнер, трансформированный в бассейн. Добрую половину свободного пространства занимает контейнер объемом около 250 000 литров, остальная часть спортзала завалена различными утяжелителями и кардиотренажерами. На дорожке у самого отгрузочного дока позади склада протянулась алюминиевая кормушка для скота, заполненная подтаявшим льдом. Маккензи подготовил ее как раз к моему приезду.
Маккензи, как и его приятель Лэрд Гамильтон, узнал об Уиме Хофе на десятинедельном онлайн-тренинге. Он заподозрил, что в системе Хофа что-то есть, когда попробовал отжиматься на задержке дыхания. В основе высокоинтенсивных интервальных тренировок лежит теория о том, что, тренируясь с максимальным напряжением, вы увеличиваете свои спортивные возможности в целом. Иначе говоря, благодаря нескольким изнуряющим на грани обморока пробежкам по 30 секунд организм открывает в себе запас сил. Непродолжительная нагрузка повышает результаты эффективнее, чем менее интенсивные тренировки, во время которых спортсмен находится в зоне комфорта, даже если эти тренировки значительно дольше по времени. Когда Маккензи впервые ощутил, что из-за гипервентиляции легких и задержки дыхания во время многократного выполнения отжиманий повышается его выносливость, он понял, что такое дыхание — отличное средство, с помощью которого можно достичь еще более высоких показателей по мере приближения к максимальному потреблению кислорода. И он начал внедрять практики дыхания и холодного закаливания по Хофу в схему высокоинтенсивных интервальных тренировок. В тот день он хотел, чтобы я попробовал выполнить все циклы. С усмешкой он пытался заверить, что, пожалуй, это меня не убьет.
Было начало девятого утра, когда мы приступили к уже хорошо известной дыхательной практике. Вместе с нами уселся один из его инструкторов. Его тоже звали Брайаном. Маккензи предпочитает такой режим, когда после 30–45 вдохов следует продолжительная задержка дыхания. В зале при этом громко играет этническая музыка. Мы установили таймеры на айфонах, чтобы отсчитывать каждый цикл. Последние несколько месяцев я записывал свое время, и максимальное время задержки дыхания после нескольких повторений составляло у меня около трех минут. Но когда занимаешься этим в группе, получается дольше. Цветные пятна под веками, кажется, начинают порхать все быстрее, а пальцы холодеют — признак усиленного кровообращения. Когда мы заканчиваем свое коллективное сопение и пыхтение, таймер показывает, что я без особого труда продержался аж четыре минуты. В конце занятия мы отжимаемся на задержке дыхания, и вот Маккензи дает знак, что уже можно начинать тренировку.
Рабочая гипотеза Маккензи состоит в том, что любое упражнение, в результате которого дыхание становится более продуктивным, тут же влияет на кардиопоказатели. Метод дыхания Хофа искусственно повышает аэробную выносливость, этой-то «золотой жилой» и можно воспользоваться в процессе высокоинтенсивной интервальной тренировки.
Маккензи подводит меня к тренажеру, который он называет «штурмовым велосипедом», — он похож на велотренажер с вентилятором вместо переднего колеса и двумя подвижными рукоятками. Выглядит не так уж и угрожающе, и команда Маккензи разминается на нем три минуты. Цифровой дисплей сообщает, что при комфортном для меня темпе вырабатывается около 300 ватт энергии.
— А теперь в течение минуты выкладывайся по полной, — понукает он меня. И я, словно впервые отведавшая шпоры лошадь, жму на педали и рукоятки, стараясь прикладывать всю силу своих мышц. Секунд 15, может, 20, когда мощность подскакивает почти до 1 000 ватт, я чувствую себя супергероем. Потом, секунд через 30, все доступные запасы энергии истощаются, и я слабею. Тяжело. Вырабатываемая мощность падает, и предотвратить это я не в силах. Мне вообще хочется остановиться, и последние 30 секунд — сущая пытка. При этом в среднем вырабатываемая мощность при беге у меня — сравнительно жалкие 500 ватт. И вдруг этот тренажер уже не кажется мне таким уж безобидным. Сердце чуть не выскакивает из груди, дыхание перехватывает, словно я на пороге астмы, а когда я слезаю, то боюсь упасть. По крайней мере, я определил свой потолок: всего за одну минуту я начисто истратил весь запас своей выносливости. Черт, что-то мне домой захотелось! Но Маккензи уверяет, что для меня это — вовсе не предел!
Пока я прихожу в себя, Маккензи ведет меня к желобу со льдом и срывает футболку, обнажая мышчатое тело. На спине у него расправила крылья сова. Он говорит, что это дань уважения художественным традициям коренных американцев северо-западного побережья Тихого океана: их связью с природой и бесконечной отвагой и выносливостью руководствовался он в стремлении создать идеального спортсмена. В этот миг в голове у меня эхом звучат слова Роба Пикелса из Центра спортивной медицины в Боулдере: «Тебе никогда не быть спортсменом мирового класса». Я удивляюсь, почему я вообще не оставил свои попытки. Тут Маккензи плюхается в ледяную воду, перемещаясь из тридцатиградусного калифорнийского пекла в другую крайность. Он охает, а затем концентрируется и затихает под водой. Минут через 5–6 он вылезает, уступая место мне.
Я все еще весь горю, и у меня наверняка нечто вроде лихорадки после минутного заезда на тренажере. Мне кажется, что лед тут же остудит мое тело до нормальной температуры. Но когда я погружаюсь, от воздействия сильного перепада температур сосуды у меня сужаются так, что я такого и не припомню. После тренировки по артериям конечностей уже бежит горячая кровь, и когда артерии перекрываются, как и предусмотрено непроизвольной программой для сохранения тепла внутренних органов, волна жара отливает к центру тела. На мгновение температура у меня поднимается еще выше. Голова закружилась, и я жалобно пробубнил фотографу, Крису Делоренцо, который тоже был с нами, что мне что-то нехорошо. Ноги свела судорога, и я изо всех сил пытаюсь расслабиться и вытянуть их на дне алюминиевого желоба. Я овладел собой только через полминуты, головокружение прекратилось, а острая боль от соприкосновения с холодом вдруг сменилась приятным облегчением. В голове гудит от прилива эндорфинов, и я удобно откидываю голову на стенку желоба. Это миг чистого блаженства. Через пять минут я вылезаю на горячий настил, с ног стекает вода. Я чувствую себя почти превосходно. Лед
