пробежав 50 миль и преодолев навевающие ужас препятствия за 24 часа. Ему уже не нужно ничего себе доказывать. Он хочет просто наслаждаться моментом.
После «лисьих нор» препятствия встречаются чаще, из-за чего последние несколько миль гонки гораздо труднее первых. Тут лентами свисают электрические провода под напряжением в 10 000 вольт, от которого скручивает мышцы, и возвышается трехэтажная деревянная конструкция под названием «Голиаф» со свисающими с нее грузовыми сетками. Я подбегаю к подножию этого уродства и поднимаю глаза на брата Эда, Уилла. Он раскрашен белой и черной краской. Он торопит меня. Уилл кричит, что я псих, что не надел футболку. Я с улыбкой парирую:
— Я — гребаный дракон!
Ведь в животе у меня пылает костер.
Я запрыгиваю на сетку и, отталкиваясь ногами, перескакиваю через две веревочные ступеньки. Под весом десяти человек, одновременно взбирающихся на нее, сетка трясется, и когда я уже наверху, слышу позади крик и глухой удар. Кто-то зовет врача. Внизу я вижу женщину — она почти без сознания лежит на земле. Она как-то провалилась через ячейку и, не попав на страховочную сеть, упала на изрытую землю с высоты почти в девять метров.
Сначала она не может даже пошевелиться, но потом с трудом поднимается, бежит дальше и как ни в чем не бывало лезет на вторую грузовую сетку. О травме, которая чуть не закончилась трагедией, говорит лишь длинная прореха, сантиметров 15 длиной, на ее черных лосинах. Я некоторое время бегу наравне, а потом, убедившись, что с ней все в порядке, вырываюсь вперед, к препятствию, которое называется «подводной пещерой». Идея ее создания навеяна туннелями, где солдаты преследовали вьетконговцев. Это тот участок, о котором меня сегодня предупреждал мистер Маус. Здесь от электрошока у одного участника случился сердечный приступ, и он упал лицом вниз в стоячие воды. Потом в местной больнице его откачали. После этого во избежание смертельных случаев мистер Маус отвел воду с этого участка маршрута. Я миную провода и лезу в бетонную трубу. Она слишком узкая, и через нее нельзя пролезть на четвереньках, поэтому я ползу по склизкому туннелю, как червяк, отталкиваясь спиной, в полной темноте. И когда труба резко заворачивает вверх, я вижу круг света.
Я вылезаю с незамеченным доселе почтительным отношением к клаустрофобии. Должно быть, я пробыл в туннеле дольше, чем полагал, потому что Кинилли вылезает следом. Он бежит рядом и говорит, что в перерывах между гонками следующее испытание снится ему в кошмарах. Это — пруд с ледяной водой. Он не меньше полутора метров глубиной. Посередине уложены в виде мостика пять бревен, и участникам гонки приходится подныривать под них. Кинилли уже замерз и при виде моста медлит. Мне пока тепло, я прыгаю в воду и делаю несколько гребков. Температура воды едва ли больше минус одного градуса, но я пока улыбаюсь. Пробежав немало часов на холоде, я еще в приподнятом настроении. Мы подгребаем к бревнам, и Кинилли ныряет первым и громко стонет каждый раз, когда всплывает за воздухом. Джеймс Эпплтон замечает нас и фотографирует. Он снимает наши лица, когда мы выныриваем — мы похожи на зомби.
Когда ныряешь с головой, ощущения совсем иные по сравнению с тем, когда бредешь в воде по шею. Нервы на голове ближе к мозгу, и холодная вода воздействует на тройничный нерв (помните, это тот самый нерв, с помощью которого Кастельяни осуществляет вмешательство в физиологию солдат), а значит, центральная нервная система получает более мощный сигнал о холоде. Вынырнув с другой стороны мостика, Кинилли сжимает виски руками, пытаясь облегчить сильнейшую, обжигающую головную боль. Когда я погружаюсь под воду, то выныриваю рядом с ним, тоже с головной болью. Время, казалось, замедлило свой ход, я теряю равновесие и накреняюсь влево. Я беру себя в руки, а Эпплтон делает ряд снимков. Через 20 минут, одолев колючую проволоку, перепрыгнув через костер и переплыв еще один водоем с ледяной водой, мы с Кинилли трусим к финишу.
Я забыл отметить официальное время прохождения гонки, но кто-то записал его в журнале на линии финиша, заметив номер на заляпанном лоскуте, что я приколол утром к шортам. Чемпионы, вроде Джеймса Эпплтона, проходят маршрут за полтора часа. Я подозреваю, что мое время ближе к 3–3,5 часа. Однако в прошлом году Эпплтон чуть не умер от гипотермии, я же еще в ударе. Я завершил гонку полуголым — грудь у меня вздымается от усталости, но не от холода. В какой-то момент, пока я согреваюсь, я боюсь, что у меня случится вторичное снижение центральной температуры, когда теплая кровь проходит по застывшим конечностям, а сосудистый спазм проходит. Но и через 20 минут, даже когда я возвращаюсь к очагу дома у мистера Мауса, этого не происходит. Я согреваюсь без происшествий — и торжествую.
Маршрут открыт еще несколько часов, люди не торопятся завершить гонку. В это время Эд с Джеймсом просят меня обучить их моему методу. Они говорят, что я — единственный, кто всю гонку улыбался. Возможно, я и не самый быстрый — на самом деле мне до этого далеко, — зато самый довольный.
— Если у меня это хоть немного получится, когда заживет рука, кто знает, что я смогу сделать на следующий год! — говорит Эпплтон.
Следующим утром Скотт Кинилли показывает свой фильм мистеру Маусу и нескольким избранным из числа участников и добровольных помощников. Кинилли внимательно наблюдает за своим наставником, а тот тяжело дышит, глядя, как описано его собственное безумие и то, как у него украли его дело и его состояние. Озвучка еще не завершилась. Звук пока не идеален, а звучащий за кадром голос Кинилли — это хрипловатая запись с айфона. Но когда пошли титры и мистер Маус заулыбался, Кинилли понял, что ему удалось передать дух Tough Guy.
Для меня же Tough Guy — только начало, скромное испытание метода, благодаря которому у меня внутри высвободился дракон. Настоящий бой меня ждет не на покрытых грязью препятствиях и не в ледяной воде, где всегда можно позвать спасателей или членов Ghost Squad. Теперь я нацелен на
