Белая помогает Ладе влезть в сшитую ей рубашку. Длиной до лодыжек и мягкая, ниспадающая свободными волнами, ткань скрывает то, что надето под ней.
— Ты такая красивая, Лада.
— Ты тоже, хоть и старенькая.
— Ой, не ври…
— Правда. Василь-сапожник со мной согласится. Белая, ты чего — краснеешь?
Старейшина будит прислужников тычком кочерги.
— Дармоеды! Пьяницы! Проспали! Сгною!
Ефим, которому досталось по голове, начинает плакать.
Пророчица выходит на крыльцо к ожидающим её деревенским. Дружной молитвой они обращаются к Разрубившему, благодарят его, обещают ему, просят. Выдуманный бог молчаливо внимает им. Он, груда металлолома, ничего не исполнял и исполнить не может. Всё делают сами люди. Всё сделают.
И'нат-пастух жалеет, что так и не женился. Если он умрёт сегодня, то к Луне уйдёт один. А Костыля, который только-только приходит в себя в подвале, там, на верхней дороге, всяко буду ждать. Ну, что ж. Каждому своё, без обид.
— В ничто, — командует армеец-первый. — Так, чтоб кишки по воздуху. Готовность! Извини, красавица. Пока оставь свой стрел себе. Попозже я заберу вас обоих. Лес, молодец. Читаешь мысли.
Не нужно быть зрячим, чтобы понять, что дуло железного монстра глядит мне в лицо. От него слишком явно воняет погибелью.
Не будьте, как прежние, будьте лучше. Не убивайте свой мир опять.
Вместо собеседника у меня — ржавый зев, так что какое уж тут понимание.
— Ермолай, друг…
— Я вижу, как нас встречают, вижу. Централи вместе с армейцами, и всё, чтобы не пустить нас, чтобы уничтожить нас. Теперь прямо, не исподтишка, как мы и думали, к чему и готовились. Вышел срок понимания. Да был ли он вообще, чужие мы друг другу, изначально… Горько это всё. Стреляйте.
А потом случилось много всего сразу, вспоминал Капитан, когда после, несколько часов спустя, сидел в кабинете директора и составлял рапорт. Сам Ян тоже там сидел, напротив него, и деликатно, хотя в большей мере устало, смотрел на дождь, повернув голову к окну, периодически тёр глаза и один раз, извинившись, достал из кармана пузырек с аспирином, вытряхнул горсть таблеток на ладонь и проглотил, не запивая. В чаше Яна стыл кофе, как всегда чёрный, без сливок и сахара, горькая бурда, от которой кого другого и вывернуло бы, но только не директора, Прайм курил, стоя у того же окна, хмурился то на заляпанный кровью бок капитанской формы, то на стежки ливня, стряхивал сигарету в ракушку-рапан, которая была здесь вместо пепельницы, молчал и ждал, когда официальная часть изложения событий задверья кончится и можно будет уже уволочь Капитана в лазарет. А тот писал, протоколируя с терпеливой тщательностью: имена, названия, рассказ мальчишки про Армаду, сражение и то, чем все закончилось. После Капитана такие же отчёты писали остальные трое. Но вряд ли кто-нибудь из писавших — и читавших — верил, что слова и бумага досконально передали произошедшее. Не всё способно стечь чернилами на приготовленный лист, потому что однажды уже стекло к земле — многой кровью, впиталось и застыло, и пришлось бы его отковыривать, выкорчёвывать, а памятник выкорчёвывать — как? Святотатство.
Вот Лучик выталкивает мальчишку из-под танкового прицела. Он падает, ударяясь о землю, перекатывается и хватается за плечо — ушибся. Армеец-первый, презрев все планы, замахивается рукой — врезать девчонке, и этот жест истолковывается его спутниками как сигнал к бою. Крайний к конфедератам танк стреляет. А те стреляют одновременно с ним.
— Твою ж мать! — орет армеец. — А, пропади оно пропадом!
И машет снова.
В лязге и дыму, заволокшем пространство, Лучик кидается к Серому. Армеец ловит её за волосы и грубо тащит на себя, другой рукой выдирая винтовку.
— Ну, вот и всё, красотка!
Серый вспрыгивает ему на плечи и вонзает в левый глаз лезвие своего раскладного ножа. Легко, как зрячий, и без колебаний, как солдат. В конце концов, он сам наполовину армеец. Второго удара не требуется, противник мёртв — но женщина с рыжими волосами издалека всаживает в тело, безжизненно валяющееся на земле, треть обоймы.
— Ублюдки! — глухо вопит армеец Лес за листами брони.
Он отворачивает дуло своей машины от дороги, чтобы одним выстрелом разнести деревенских на куски, когда кто-то, вскочивший на башню, вздёргивает его за шиворот из открытого люка и бьёт виском об острый край, всё бьёт и бьёт, пока металл не темнеет от крови.
— Хватит. Хватит! — подоспевший Капитан тянет Курта за плечи вниз, в сторону канавы, где укрылись Серый и Лучик. — Брось. Она цела, слышишь? Цела!
