— Вот как. Но, Ян, послушай: много ли ты назовёшь других примеров, когда зверь, выведенный из-за дверей, приживался тут, у нас?
— Ни одного. Здесь ты прав. Это ведь запрет ещё профессорских времен, когда такого рода исследования заканчивались для представителей эндемичной фауны либо необъяснимой смертью на пустом вроде месте, либо они отказывались от еды и чахли, пока их не возвращали обратно… А кот поправился. Поэтому я не настаивал, чтобы они его вернули. А настаивал бы, получил бы гневную отповедь в четыре глотки… в пять — ещё же сам кот… Но я не вижу здесь чего-то связанного именно с кошачьим племенем. Просто повезло.
— Не «просто». Это всё ещё раз подтверждает мою теорию. А профессор что — ни разу кошек не вытаскивал?
— Наверное, нет, иначе — ну, если эта твоя теория верна — запрет был бы неполным.
Кошачьи следы, попетляв среди человеческих, все как один уходили в лес. Быть может, кошки шли охотиться на птиц и белок. Или же у них в лесу были двери, свои собственные, тайные…
— Интересно, как реагируют коты на бродячих, — сказал Рик.
— На бродячих сородичей? Гонят их прочь.
— На бродячие двери. Ни разу не замечал.
— Может, это потому, что твои хвалёные кошки тоже их боятся, — произнёс Ян.
— А ты не боишься?
— Боюсь, — честно признался директор. — Боюсь, потому что не понимаю. Когда мы сумеем разгадать механизм их образования, даже не управлять ими ещё, а всего лишь разгадать, вот тогда перестану.
— Похвальная прямота, — сказал Рик. — Однако я думаю, что никаких разгадок нам не светит.
— Отчего?
— Оттого, что это вне нашего человеческого понимания. Не дозрели ещё. А, может, и никогда…
— Выговор вам, господин заместитель, за такой упаднический настрой.
Рик усмехнулся.
— Выговор надо твоей племяннице, ты знаешь, за что… Выговор, который ты, доброта ходячая, не сделал, только ласково так пожурил — да-да, я осведомлён.
— Ну, вспомнил тоже, — сказал Ян, — событие почти трехмесячной давности.
— Так ведь нет гарантий, что она снова это не сделает.
— Вот как за руку поймаем, там и посмотрим.
— Опять накормишь конфетами и по головке погладишь. Дядюшка…
— Не завидуй.
В сетке футбольных ворот среди белизны просигналило ярко-оранжевое — оставленный кем-то ещё с пятницы мяч, убедился Ян, когда, взрывая снег, подошёл поближе. Да, нескоро теперь неофитам играть здесь на свежем воздухе… Надо бы открыть им помимо имеющихся ещё пару локальных площадок. И вернуть мяч в инвентарную спортзала.
— Погоняем? — предложил Рик.
— Это будет выглядеть, как борьба в грязи.
— Ну и что. Скажи проще, что тебе лень.
— Мне лень. Но он всё-таки пригодится.
Совсем скоро мяч был поднят, очищен от налипшего снега и превращён в снеговиковую голову, за неимением пишуще-чертящего оставленную без глаз и рта. Снеговик остался и без рук — лезть в сосновые посадки за ветками по таким холмообразным сугробам никому не хотелось.
— Снеговик-инвалид, — подвёл итог Ян. — С головой-протезом. Вот жизнь счастливая: стой под снегом и ни о чём не думай.
— Ты опять за старое, Ян. Не хочется тебе, ну и не возись с этим контрольным графиком. Можешь оставить мне.
— Чтобы меня потом совесть заела? Нет.
— Сегодня у тебя была отличная возможность заодно отморозить и её. Почему не воспользовался?
Ян похлопал друга по плечу.
— Ты пытался развеселить меня, спасибо, но тут не в графиках дело, — Ян вспомнил о цвете цифр на часах. — Мне нужно кое-что проверить. Во второй половине дня активность дверей возрастает, и идти тогда вниз… нет, не хочу.
— Нулевой? — сочувственно спросил Рик. — А я собрался было предложить тебе добрести до озера.
— Да, — ответил Ян. — Поэтому отложим прочие гулянки до вечера.
Заместитель посмотрел на него — пристально, вдумчиво.
— Нет, — поспешил сказать Ян. — Нет, со мной нельзя. Ты же знаешь.
— Я и не рассчитывал. Просто у тебя теперь тоже кончик носа… только не красный — белый. И скулы. Как всегда при упоминании нулевого. Но за
