l:href="#n_630" type="note">[630] и «?uvre»[631] с Fouchardiere и Deat, и якобы левая «Marianne», как бы невзначай дававшая место de Brinon и Deat с «Mourir pour Dantzig».[632] Для меня продажность французской прессы никогда, еще со времени моего первого пребывания во Франции, не была тайной, но я все-таки не думал, что это идет так далеко.
И вот мы — у вокзала, который осажден толпой беженцев такого же размера, какие мы видели перед парижскими вокзалами в дни, предшествующие нашему отправлению, и в самый этот день. Для меня стало совершенно ясно, что попасть в поезд — безнадежное предприятие, и я предложил тебе не терять времени и идти пешком. Ты ответила: «Погоди — посмотрим, сориентируемся, спросим». Из разговоров с соседями мы узнали, что некоторые из них ждут уже третий день и, самое главное для нас, велосипеды к перевозке не принимают. Но мало ли что говорят соседи.
В этот момент мой взгляд упал на знакомую седую бороду: Фролов и с ним, как оказалось потом, его ассистентка M-lle Perot, которую мы еще не знали и подумали, что это — M-me Frolow. Мы сейчас же к нему протиснулись и узнали, что он, как и мы, провел это время вблизи от Cher, но только довольно далеко от нас — в своем «имении» около города Montrichard.[633] Он решил отправиться в Париж на велосипеде, добрался до Орлеана. «С вашей супругой?» — вежливо спросил я. Он помрачнел (странный человек), помолчал и сказал: «Нет, это — M-lle Perot, моя ассистентка; не говорите ей, что вы приняли ее за мою жену». Он оказался гораздо лучше осведомленным о событиях благодаря радио и вкратце осветил нам положение; от него мы узнали, что правительство Petain не признано Англией, что de Gaulle возглавляет оттуда патриотическую часть Франции и т. д.
Потом мы заговорили о возможностях отъезда. Узнав от нас относительно велосипедов, они забеспокоились, и мы решили получить на этот счет «официальные» разъяснения. С большим трудом нашли вокзального служащего, который подтвердил запрет и даже показал печатную бумажку относительно велосипедов, громоздких вещей и т. д. Оставалось сделать то, что я предложил с самого начала, — идти пешком. Фролов расстался со своей ассистенткой, которая хотела еще попробовать попасть на поезд, и мы двинулись к скверу по длиннейшей улице, которая теоретически должна была перейти в route nationale, но нескончаемо тянулась на километры и километры.[634]
Так как Фролов еще будет фигурировать в моем рассказе, и я не знаю, когда в своих воспоминаниях коснусь момента нашего знакомства с ним, вкратце скажу о нем несколько слов. Первый раз я услышал о Фролове от Потемкина — еще в 1931 году после геологической экскурсии, в которой ты, Потемкин и Фролов принимали участие. Потемкин ругал Фролова за то, что он отказывается говорить по-русски. Несколько лет спустя в «Comptes rendus»[635] мне стали попадаться notes[636] по гидрологии, подписанные «V. Frolow», и я подумал, не мой ли это товарищ по гимназии и университету. Но незадолго перед войной V. Frolow пожелал со мной познакомиться и посоветоваться: оказался Федот, да не тот… Он окончил Ленинградский политехнический институт, специализировался по гидрологии и работал некоторое время в Гидрологическом институте.
Странная вещь: я имел очень много соприкосновений с Ленинградским политехникумом, с Гидрологическим институтом, с его директором Глушковым, с его работниками; проверял кадры этого института в целях сокращения; с 1925 по 1927 год в качестве начальника научного отдела в Наркомпросе многократно занимался этим институтом — и никогда не слышал о Фролове, а память у меня хорошая. Мне совершенно непонятно, каким образом он мог там ускользнуть от моего внимания, но каким-то образом это случилось. В 1927 году он отправился в заграничную командировку и не вернулся. Тоже непонятно: я участвовал в комиссиях по командировкам и в Наркомпросе, и в Н[аучно-]Т[ехническом] У[правлении] ВСНХ, и ни там, ни там Фролова в списках не было. Более того, по валютным соображениям все заграничные командировки были отменены, и не поехал никто.
В 1927 году Фролов превратился во французского гражданина и отряхнул русский прах с ног своих настолько основательно, что отказывался говорить по-русски, но в момент нашего знакомства перед войной был совершенно по-советски настроенным человеком, хотя продолжал отказываться говорить по-русски. Я тогда отказался разговаривать с ним по-французски и таки принудил его говорить со мной по-русски. Он объяснил, что ему приходится очень много бывать и разговаривать во французских кругах: когда некоторое время припутывается у него русский язык, то начинает страдать и произношение, и строение его французских фраз. Объяснение правильное и достаточное.
Из первых же наших бесед для меня выяснилось, что Фролов — настоящий специалист по гидравлике и с очень хорошей эрудицией по смежным дисциплинам. В то же время была какая-то наивность, непродуманность и вместе с тем восторженная напыщенность во всем, что он говорил, как будто его настоящие мысли и настоящие убеждения находились в другом секторе, и понаслышке он старался подделаться под убеждения своего собеседника. Мне с такими случаями приходилось уже встречаться, и всегда такой восторженный адепт оказывался провокатором или предателем. Это поддерживало во мне все время недоверие к Фролову — недоверие, которое теперь, в 1950 году, мне кажется совершенно необоснованным. Приходится допустить другую гипотезу, более для него благоприятную, а именно — крайнюю глупость и непроходимое политическое невежество.
Итак, после полудня в субботу 29 июня мы шли с Фроловым по нескончаемой улице, которая никак не хотела перейти в route nationale. Было очень жарко и душно, и мы уже устали. Над нашими головами все время кружились немецкие авионы: поля за придорожными домами были превращены немцами в учебный аэродром, многочисленные гаражи — все заняты. Мы были не единственными беженцами: на дороге находилось менее обильное, чем раньше, но еще достаточно густое беженское население. Проезжали на север и автомобили, в которых состоятельные люди возвращались к себе домой. Многие пытались делать auto-stop: не тут-то было — отказы давались в чрезвычайно резкой, даже грубой форме.
От времени до времени попадались немецкие регулировщики движения; мы подошли к одному из них и спросили насчет возможности попасть на
