какой-нибудь автомобиль к Парижу. Против ожидания это оказалось возможным: только регулировщик не располагал полномочиями для этого. Но несколько дальше, на бифуркации,[637] был обер-регулировщик, который мог приказать любому автомобилю взять пассажиров. Здесь Фролов сел на свой велосипед и поехал дальше, а мы продолжали идти пешком. Вот, наконец, и перекресток: оказалось, что с этого места немцы запретили движение беженцев по route nationale, оставив такое право исключительно для военных, а все гражданское движение направляли по другой дороге — то, что следовало в свое время сделать и французам. Обер оказался на месте и приказал проезжавшему огромному камиону взять нас и довезти до Парижа. Камион был уже порядком нагружен, но место для нас оказалось.[638]
Камион вели, во-первых, конечно, шофер, а во-вторых, огромный детина в комбинезоне, оставлявшем голым почти весь его торс и руки, которые украшали всевозможные татуировки, показывавшие в нем неутомимого путешественника, снабженного огромным жизненным опытом. Тут были и якоря, и кресты, и женские и мужские фигуры всех рас и во всевозможных позах, от святых до совершенно непристойных, — картинки, художественно выполненные китайскими, индусскими и индокитайскими татуировщиками. Рассказы его, а рассказывал он, не переставая, были еще более живописны, я бы сказал — художественны; можно было заслушаться его, как Шехерезаду. На борту камиона он командовал (и шофер, тоже тип не без живописности, повиновался ему), был естественно приветлив, добродушен, но что-то в нем заставляло все время держаться настороже.
На камионе было еще человек пятнадцать пассажиров, также подсаженных немцами в разных местах. И шофер, и «капитан», как мы окрестили его, все время беспокоились: им хотелось быть в Париже до ночи. Но, начиная с семи вечера, частная циркуляция по дорогам была запрещена, и они боялись, что придется где-нибудь заночевать. Был один пункт немецкого контроля, не доезжая до Etampes, где им должны были дать приказ ночевать или разрешение ехать дальше. Дорога всюду носила следы войны и, когда пошли леса, предшествующие Etampes, мы увидели нечто новое: лесо-полевые аэродромы для немецкой авиации, то есть у опушки были вырублены в лесу ниши или нечто в этом роде; каждая из них укрывала по авиону, расположенному носом к полю, чтобы иметь возможность немедленно вылететь.
На дороге было довольно много беженцев, но «капитан» отказывался их брать, находя свой «корабль» переполненным, что, пожалуй, было верно. Однако он взял на буксир один из автомобилей — как раз один из тех, которые надменно отказывали в помощи женщинам с детьми. Теперь, находясь в безнадежной panne, эти дамы смиренно просили взять их на буксир. Часть пассажиров воспротивилась; «капитан» спросил, почему, и, узнав причину, сделал великолепный жест рукой и заявил: «Если так, то я тем более беру их на буксир, но они заплатят мне и за себя, и за вас». Ловкий человек!
Часов около шести мы подъехали к огромной и благоустроенной ферме. Регулировщик показывал диском запрещение ехать дальше. Подошел обер- регулировщик, справился о месте назначения, спросил бумаги камиона (люди не интересовали его), увидел, что место назначения — Париж, и решительно сказал: «Ночуйте тут; за час вы не доедете до Парижа, а завтра в пять утра можете ехать дальше». Спорить было невозможно, все выгрузились. Как место для ночлега нам была показана огромная кипа, составленная из кубов прессованной соломы. Мы взяли несколько штук, растрясли их, положили сверху наше огромное одеяло и простыню.
Ты осталась отдыхать, а я пошел на ферму за водой, молоком, яйцами и всем, что можно достать. Воды было сколько угодно; что касается до съедобных вещей, то за некоторую приплату я получил пол-литра молока и несколько яиц. Мы поели, по очереди (соседи не внушали доверия) помылись, по очереди прогулялись и затем, завернувшись в наше одеяло, попробовали заснуть. Не спалось и не потому, что ложе было неудобно, — оно было очень приятно, а просто необычность обстановки, размышления о том, что мы найдем в Париже, а также немецкое радио, дававшее то информацию, то отрывки хорошей музыки, все это некоторое время не позволяло нам заснуть. Воздух был свежий и приятный, над головой мерцали звезды, твоя рука была в моей. Несмотря ни на что, это был хороший вечер в нашей жизни. Мы все-таки заснули.
Рано утром, в полпятого, «капитан» разбудил всех нас и дал полчаса на туалет, упаковку и завтрак. К пяти часам мы уже были на камионе в пути. Из попутчиков мне как-то никто не запомнился, кроме одной пары: пожилые люди, весьма елейной наружности, я бы сказал — «церковные крысы». Одеяния их, вполне светские, носили следы католического влияния; голоса были елейными — при всей крикливости дамы: он был явно под ее командой. И они заранее благодарили «капитана» за помощь, призывая на него благословение божье, а он косился на них с недоверием, как бы желая сказать: «Этим товаром меня не обманешь». Несколько лет спустя, в 1946 году, мы встретили их в роли надзирателей в детской католической колонии около Etelley.[639][640]
Итак, в то раннее утро воскресенья 30 июня мы были на камионе и катились к Парижу. Проехали через Etampes, который уже видели при первых бомбардировках; последующие оказались гораздо более серьезными. Перед Etampes мы искали глазами тот лесок, где ночевали в военном фургоне на снарядах, и не нашли его. Да была ли это та самая дорога? Подъезжая к Anthony,[641] мы уже почувствовали себя в Париже. В Montrouge[642] камион остановился у кафе, и «капитан» заявил, что это terminus.[643] Он сдержал обещание, но не совсем: действительно крупно содрал с автомобилистов, но и каждый из нас внес свою мзду; после того, как я отдал ему деньги, дал и шоферу, и тогда «капитан» запротестовал, сказав, что расплатится с ним сам…
Кофе в кафе было дрянное, но горячее с хлебом. Закусив и отдохнув, мы сложили наши вещи на велосипед и, простившись с возчиками и попутчиками, пошли к Porte d’Orleans. Там была баррикада и немецкий дозор. Не желая иметь с ним дело, мы пошли к rue de la Tombe-Issoire: там тоже оказалась баррикада, но без дозора. Перебраться через нее не было возможности, но рядом находился пустырь, и через него мы попали внутрь Парижа, минуя немецкий контроль. Оттуда уже было легко по rue du Faubourg Saint-Jacques очутиться на нашем Port-Royal и оказаться дома. Против ожидания мы
